— Нет уж, вы останетесь здесь, дорогая моя, —заявил он. — Я не позволю вам напасть на меня с этой штукой вруках. — Йен попытался выхватить инструмент у нее из рук.

Бьянка не выпускала инструмент из рук.

— Нет, — прошептала она в отчаянии. — Этовсе, что у меня от него осталось.

— Стало быть, это принадлежало вашему сообщнику, да?Может, это и есть орудие убийства?

— Моему сообщнику? — изумленно переспросилаБьянка. — Вы хотели сказать — моему отцу? Да, это был его инструмент,полученный в подарок от французского короля Генриха за удачно проведеннуюоперацию. После смерти отца мой брат продал все его инструменты, но этого он немог продать, потому что отец упомянул его в своем завещании и оставил его личномне. Больше у меня нет ничего, что напоминало бы мне о нем. — Бьянкапокачала головой.

Йен наблюдал за тем, как слезы с новой силой хлынули из ееглаз. Отличная актриса, подумал он. Так и вызывает жалость. И оченьубедительно.

— Прошу прощения, милорд, — произнесла она,смахивая слезы, — но я должна обработать ваши порезы. Если вы позволитемне встать и найти бинты…

Йен покачал головой:

— Чтобы ты могла прирезать меня этой штукой, которая,как ты утверждаешь, принадлежала твоему отцу? Нет уж, никуда ты не пойдешь,пока не отдашь ее мне. А там посмотрим.

Бьянка послушно передала инструмент ему в руки.

— Только прошу вас, милорд, не потеряйте его. Это самаядорогая для меня вещь, я не хочу ее лишиться.

Йен взял инструмент и осмотрел его. На нем действительно былизображен герб Генриха III, но это не было гарантией того, что она говоритправду. Положив инструмент на стол, он посмотрел на нее.

— Ну что ж, теперь, когда ваши рыдания прекратились,вы, может, скажете мне, кто был вашим сообщником? Какие у вас с ним отношения?

— Я презираю его, — честно ответила Бьянка.

— Ага! Значит, вы все-таки знаете его?

— Конечно, потеря крови не способствует логическомумышлению, но…

— Да прекратите вы ваши дурацкие уроки анатомии!Скажите, как вы можете презирать кого-то, если даже не знаете, кто он? —отчеканил Йен с таким видом, словно повторял известную истину.

— Это же очевидно! Он сломал ножницы моего отца, онукрал мои рисунки! И то и другое уникально, незаменимо и очень важно для меня.

Йен испытующе смотрел на нее, силясь найти в ее лице что-то,что говорило бы об обмане, но не видел ничего подобного. Бьянка была такискренна, что ему хотелось верить ей. Но она могла быть зловещей убийцей или покрайней мере знать, кто совершил преступление. Думая о его ранах и причиненномею ущербе, она совершенно забыла, что ненавидит графа. Да еще вид егообнаженного тела, освещаемого красноватым пламенем свечей…

— Я проводила собственное расследование, — наконецсказала она.

— Расследование? — фыркнул граф. — Что это зарасследования, которые требуют, чтобы убийца… — он намеренно четко произнес этослово, — одевалась как мужчина?

Бьянка не обратила внимания на его попытку разозлить ее.

— Возможно, вы и не знаете этого, милорд, но женскаяодежда очень сковывает. В женском платье невозможно править гондолой,вскарабкаться на стену или забраться в…

— Все это потому, — перебил ее Фоскари, — чтоженщины обычно ничего подобного не делают.

— Не думаю, что человеку, одетому… — Бьянкаусмехнулась, выразительно глядя на наготу графа, — как вы, стоило быделать подобные замечания.

Это безумие, подумал Фоскари. Он стоит голый в этой огромнойкомнате, в луже собственной крови и спорит с хитрой авантюристкой, которая то идело приводит какие-то логические доводы, лишь бы не давать ему необходимыхфактов. Это было настолько безумно, что доходило до смешного. Закинув головуназад и закрыв глаза, Йен дал волю душившему его хохоту.

Бьянка поначалу удивилась, потом встревожилась. Это былоненормально. Любого человека, который бы так хохотал, можно было бы счестьбезумным. Скорее всего его раны серьезнее, чем она предполагала, а потому он отболи и кровопотери теряет рассудок.

Дождавшись, пока граф отсмеется и немного успокоится, Бьянкаосмелилась заговорить с ним:

— Милорд… Я полагаю, что мне нужно перевязать вашираны. Ваше поведение, мягко говоря, тревожит меня.

Йен открыл глаза и посмотрел на нее. Кто она такая? Что засущество, которое в столь короткий срок сумело превратить его размеренную жизньв сущее безумие? Она и в самом деле очень красива. Фоскари намотал на палец еесветлый локон, выбившийся из-под шапки, и внимательно посмотрел в лицо.Внезапно ему захотелось поцеловать ее волосы, зарыться лицом в их шелковистуюпену. А потом его губы дотронутся до ее уха, он поиграет его мочкой и шепнет ейсоблазнительные слова, от которых кровь забурлит в ее жилах. Его руки будутласкать ее тело, ее маленькие твердые груди, ее бархатные бедра — то самоетело, которое он видел во сне и в котором ему теперь так хотелось утонуть.

«А почему бы и нет?» — спросил Йен себя. В конце концов, онипомолвлены, и он имеет на это право. Возможно, это поможет ему, и он перестанетвидеть тревожные сны. По собственному опыту граф знал, что стоило ему переспатьс женщиной, как все ее очарование для него терялось. Временами это огорчалоего, и тогда он бросался на поиски идеала, которые уводили его все дальше отВенеры.

Да, в этом и кроется ответ, решил граф, и его удивило, чтоон не подумал о такой простой вещи раньше. Он переспит с нею, и это поможет емуналадить жизнь. И чем скорее это произойдет, тем лучше.

— Пойдем. — Взяв Бьянку за руку, Йен вывел ее излаборатории.

Слишком изумленная, чтобы сказать что-то, Бьянка послушноследовала за ним по длинным коридорам и лестницам. «Может, он решил сдержатьсвое обещание и отвести меня в тюрьму?» — с тревогой спросила она себя.Признаться, она вела себя не совсем идеально, испытывала его терпение и…

Черный соболий плащ покачивался при каждом шаге, подчеркиваявеликолепную фигуру графа. Интересно, подумала Бьянка, если дотронуться до еготела, то оно на ощупь покажется каменно-холодным или теплым? Наконец ониостановились у огромной резной двери из красного дерева — она была раза в двабольше, чем дверь ее покоев.

Йен пропустил ее в комнату, освещенную лунным светом.Посреди спальни стояла широкая кровать, накрытая шелковым покрывалом. Не говоряни слова, он подтолкнул девушку к середине комнаты и зажег огонь. Оннамеревается заняться любовью с ней только из чувства долга. К тому же емунравилось, как отблески огня играют в ее волосах.

Когда огонь в очаге разгорелся, Йен пододвинул к немубархатный диванчик, беспечно уронив соболий плащ на пол. Пламя осветило еготело, его высокие скулы, сильный уверенный подбородок, превратив из обычногочеловека в настоящее золотоволосое божество. Выпрямившись, не стыдясь своейнаготы, Фоскари наконец-то заговорил.