— О, нет! Не может быть! — запричитала снова Марья Петровна. — С каждой новостью ты рвешь мое сердце на части!

— Они ещё в машине, мама! — выпалил Леонид Петрович.

— Ты их ещё не отправил?! Не отсылай их никуда, пожалуйста! — взмолилась мать, ухватившись за сыновьи руки и падая на колени. — Не делай их ещё несчастнее!

— Мама, прекрати! Встань! — вырвался из материнских рук Леонид и развернулся, чтобы уйти.

— Стой! Погоди! — через силу проглотив колючий ком, поймала его за рукав Марья Петровна и развернула к себе. — Слушай! Оставь их у меня.

— Глупости! — стряхнул с себя Леонид ее руки и направился к выходу.

— Нет, не глупости. Ты сделаешь так, якобы они у меня… на перевоспитании, якобы, чтобы… стали патриотами, — командир задержался у косяков дверей, — чтобы родине служили. Понимаешь? Пожалуйста!

На скулах Садовского заиграли желваки. Он шумно выдохнул.

— Идем. Я отвезу тебя домой.

Грузовик остановился возле небольшого деревянного дома с искусно выполненными ставнями окон и с широким поросшим травой двором.

— Игнатыч, — обратился к водителю командир, — иди, отпусти детей. Они будут жить здесь под покровительством государства.

Тот послушно вышел.

— Ты не зайдешь? — робко спросила Марья Петровна у сына.

— Нет.

— Ты приехал сюда только, чтобы…

— Да, только, чтобы выполнить приказ! — оборвал ее Леонид.

— Я всё поняла, сынок, — тихо сказала мать. — Очень больно видеть тебя таким… Я всегда молюсь за тебя, — с этими словами женщина вышла из кабины грузовика.

Дети уже вылезли из кузова и стояли у калитки.

— Няня! — встретил ее Сашка.

— Марья Петровна, как мы вас рады видеть! — не скрывая слёзы, бросилась к няниным рукам Лиза. — О, что с нами случилось…

— Я всё знаю, дети мои, — обняла их женщина. — Я всё знаю… Спасибо тебе, Игнатыч, — отпустила она водителя. Последний обошел машину. Дверь захлопнулась. Грузовик уехал. — Идемте в дом, мои милые…

IV

Сколько нужно времени, чтобы забыть печаль? Сколько нужно времени, чтобы зажили раны? Сколько нужно, чтобы снова жить?

В народе говорят: „Время лечит". Но так ли это?

Найдется немало смельчаков, которые дерзнут поспорить с этим закоренелым утверждением. Зачастую на „лечение” не хватает длины и целой жизни. Зачастую на „лечение” уходит несколько поколений, но и тогда в подсознании сохраняется, передается история и моральный опыт.

Прошло два дня. Особенно длинные и особенно скорбные. Лиза и Саша жили у няни. Дети до последнего надеялись, что вот-вот и во двор войдут отец и мать, и заберут их, и они снова будут жить все вместе, что всё образуется… но перемены не наблюдались. Они молились.

После длительных размышлений Елизавета решилась в письме сообщить обо всем брату. Она села писать.

Лиза села за маленький столик у окна. Она нагнулась над листом и писала. Писать было крайне тяжело. С чего начать? Как сказать? Каждое слово писалось долго, и еле-еле на бумаге зарождалась одна строчка за другой.

Во дворе залаяла собака. Лиза посмотрела в окно. На улице было солнечно. На ясном голубом небе не потерялось ни одного облачка. Трава во дворе и на пастбище, которое открывались за няниным ограждением, на радость была зеленая и сочная. Верный строж, угрожая лаем, очертил не один круг возле своей конуры, заметив чужое лицо.

— Да, цыть, ты! — махнула на него Марья Петровна мокрой тряпкой. Пес сразу же успокоился. Он понял, что хозяйка уже надёжно извещена о госте. Теперь он мог спокойно сесть и наблюдать за происходящим. Няня одним махом стряхнула отстиранную навлочку и зацепила на нить сушиться.

— Заходи, заходи. Не бойся, — пригласила Марья Петровна пришедшую женщину во двор, возвращаясь к своим корытам и тазам.

— Здравствуй, соседка! — войдя за калитку, поприветствовала та няню.

— Здравствуй, Дуня!

Нельзя сказать, что Дуня была дурнушкой. Ей более подошло бы описание- замарашка. И замарашкой она была не от лентяйства и безделья, а от бедности безысходной из-за пьянства супруга. Видавший виды передник, расширенные вены на руках, острые скулы, выцветшие тонкие волосы и глубокие (совсем не к месту) морщины на лбу.

Дуня робко подошла ближе.

— Я вам тут молочка немного принесла, — протянула она няне кувшин с молоком. — Знаю, что у вас прибавилось забот и хочу хоть чем-то помочь.

Няня выпрямилась и с чувством на нее посмотрела:

— Ничего не нужно. Ты сама еле со всем справляешься. Не нужно, родная моя. Спасибо сердечное, но не беспокойся.

— Нет, нет, — сказала Дуня увереннее. — Они мне помогли, и я хочу помочь. Хоть чем-то…

Марья Петровна поняла, что спорить с побуждениями доброжелательности — безнадежная затея, и приняла дар.

— Спасибо, Дуня-душенька! Вот им утеха-то будет! Они у меня такие печальные, самой плакать с ними хочется! — собрав брови и поджав подбородок, няня прикрыла рот уголком платка. — Ничем же они не виноваты! А тут вот!

— И мне больно по нутру за них стало, — отозвалась Дуня и продолжила, ломая руки: — Если что-то нужно, я… вы только скажите… Моховы мне очень когда-то помогли, и я хочу… хоть чем-то помочь, — повторилась она.

— Спасибо тебе, Дуня, — снова поблагодарила ее Марья Петровна, сглотнув и собравшись.

Соседка смущенно ушла со двора.

«Добро всегда возвращается», — подумала Лиза, наблюдая за этой сценой. От хлынувшей волны воспоминаний она закрыла глаза и по ее телу пробежал холод. Лиза не заплакала. Она молилась.

Через полчаса письмо было закончено. После обеда девушка отнесла его на почту.

— Вы слыхали, — болтал кто-то в очереди да так громко, что слышно было на улицу, — этот командир решил опочить в хоромах Моховых?

На почте почти все были Лизе знакомы. Все, так или иначе, имели что-то общее с семейством Моховых: поднимались, строились, работали, просили, получали, засевали, жали, собирали, приходили с просьбой и уходили удовлетворенными. Каждый из них имел какую-то особую историю.

— Здравствуйте, — поздоровалась Лиза, войдя в почтовое отделение.

Увлеченные своим разговором, ей никто не ответил.

— Да! Да! Я тоже об этом слыхала, — подтвердила Тамара Прокофьева, уткнув руки в бока. Мохова ее знала. Она около четырех лет назад просила у отца пшеницы для посева с обещанием вернуть после сбора первого же урожая. В течении трех лет она не отдавала, ссылаясь на большую ее, Тамары, семью. Федр Николаевич ей те зерна оставил. У Лизы сразу же метнула в памяти сцена благодарности этой женщины за помощь. Ей стало тепло. — Маньку с Людкой еще наняли, чтобы убрали к празднику.

Елизавета кивнула ей: «Здравствуйте!». Прокофьева заметила ее, ничего не ответила и продолжила оживленную беседу с односельчанами.

Лизе стало очень неуютно.