С дороги послышались раздраженные автомобильные сигналы.

— Ведро! — спохватилась я.

— Кому нужны отходы вашей продовольственной корзины? Отодвинут. А впрочем нужны… Ну все воруют! Это не наш человек. Наши люди в это время либо еще спят, либо уже спят. После слишком ранней побудки в столице во избежание пробок на дороге. Хорошо, что мы вчера приехали. Эй, юноша, оставь «шлагбаум» в покое!

К «юноше» преклонного возраста мы подбежали одновременно и с одной целью — отнять мое ведро. Только я намеревалась извиниться, а Наташка — обвинить и извинить.

— Вы к кому? — спросили мы хором.

— Я ни к кому. Мне надо выехать из вашего лабиринта.

— Не вы первый, не вы последний, — процедила Наташка. — Отдайте «шлагбаум»! Впереди тупик. Странные люди! — Она всплеснула руками. — Видят препятствие на дороге и упорно лезут дальше. Ир, посмотри, у тебя в ведре ничего не пропало?

— Все претензии потом, в письменном виде, — заторопилась я, заметив на крыльце мужа, принявшего стойку гончей собаки. Еще полминуты и направится к нам. — Побегу мужа завтраком кормить. — Я многозначительно тряхнула ведром и торопливо направилась к своему дому, справедливо рассчитывая на то, что с Ольгой по поводу содержимого ее сумки подруга разберется сама.

В понедельник мне повезло. Во всяком случае, так казалось в начале седьмого. Димка, заработавший очередной отгул за очередное суточное дежурство, намеревался остаться на даче, а меня довезти до станции и сбагрить в столицу электричкой.

Я терпеть не могу трудовые понедельники, а равно принудительно-ранние утренние часы на даче, когда приходится вскакивать и на перекладных нестись на работу. Время горьких сожалений и черной зависти к тем, кто, не торопясь, может наслаждаться утренней прохладой, предвкушая грядущее удовольствие от солнечного дня. А тут еще с запозданием известил о своем визите легкий насморк. Потеря обоняния не то что потеря кошелька, но тоже неприятность.

С трудом сдерживая раздражение, я глотала кофе. Исключительно из вредности (назло Димке) отказывалась от сделанных им бутербродов. Заодно завидовала Наташке, которой можно было не спешить. Свободный человек! Вернется в столицу к вечеру, и ладушки. Вот и пусть. Вернется, а мест для стоянки машины у дома не будет!

Наташка влетела вихрем и, сказав вместо «здрассте» «спасибо», сразу хватанула с тарелки бутерброд. И ладно бы — с сыром. Нет! Ей приспичило ухватить тот, который я мысленно облюбовала для себя — с вредоносной сырокопченой колбасой. Можно сказать, пила кофе вприглядку с ним. Нет-нет, да и косилась.

— Димочка, будь добр, налей кофейку, — ласково пропела подруга. — Я за это твою жену до работы довезу. Ир, тебе так повезло с мужем! Почти так же, как мне. Только с моим. С твоим бы мне точно не повезло.

Ободренная благой вестью насчет оказии, я быстро схватила бутерброд с сыром, радуясь тому, что еще не извела весь напиток. Помогая себе руками, Наташка с набитым ртом наглядно демонстрировала, как летела к нам, чтобы пере хватить меня до отъезда. Потом сказала, что везти Ольгу в Москву в таком состоянии, в каком она есть, невозможно. Как минимум еще пару дней надо отлежаться. Одну ее на это время не оставишь. Ужасно, когда некому даже воды подать. Кроме того, девушка собственной тени боится, да еще и врожденный комплекс неполноценности дает себя знать. Переживает за своих эксплуататоров-работодателей и захребетника Игорька, чтоб ему подавиться двумя десятками котлет из куриного филе, состряпанных Ольгой лично для него, причем на перспективу. Пока не слопает, точно не ударится в погоню за новым счастьем. В свой дом, отстроенный на деньги, сэкономленные за счет Ольги. Словом, Наташка поставила себе ряд задач. Одна из них официальная — привезти Ольгуне кое-какие шмотки из ее квартиры. Остальные — совсем наоборот. То бишь далекие от официоза. Тайком от нашей несчастной девушки планировалось радикально изменить условия оплаты ее каторжного бухгалтерского труда в ее же пользу, а также со всей определенностью намекнуть Дармоеду-Игорьку, что он слишком засиделся на Ольгиной шее. Если сразу не поймет, домыслит позднее — в травмпункте. В очереди на рентген. Пусть потом попробует доказать, что его шарахнула по башке скалкой прелестная незнакомка, померещившаяся ему в Ольгуниной квартире. Можно было бы огреть Дармоеда в другом месте и другим средством, но сим-карта Ольгиного мобильника после водных процедур не воскресла, на память она номер Игорька не помнила, а к городскому аппарату он вообще никогда не подходит. Признает только мобильную связь.

По дороге мы активно обсуждали из ряда вон неразумное поведение Ольги. Покойная мать слишком опекала ее при жизни, в конечном итоге окончательно подавив защитные силы организма. Как только находился «клин», которым выбивался прежний, так сразу возникала необходимость обзаводиться новым. Конца и края этому процессу не виделось. Не успел Ольгин братец освободить основные квадратные метры ее жилплощади, как на них прочно угнездилась молодая свистушка племянница. Та самая, которая Владика и выжила.

Считая себя благодетельницей, Елизавета рьяно принялась устраивать свою личную жизнь. Вначале добилась от Ольги регистрации по ее адресу. Далее, не считаясь с интересами бедной родственницы и уж тем более законных жен кандидатов, организовала отборный тур на звание мужчины ее, Лизаветиной, жизни. Тихими и спокойными были только утренние часы, когда племянница отсыпалась, но их прелести Ольга не могла оценить, поскольку спозаранку торчала на работе. По возвращении она не отходила от телефона, отвечая на звонки почитателей племянницы, которая в это время развлекалась в ресторанах или просто тусовалась в компаниях. Да ладно бы до утра. Увы, ночевать Елизавета всегда приезжала домой. То с одним, то с другим кандидатом. Ольга тайком удивлялась, как Лизка не путает мужиков по именам. До тех пор пока девица сама не призналась — у всех одно имя: «любимый».

Ольга всерьез затосковала по братику. Тем более что на попытку немного усмирить племянницу, та ответила как отрезала: «Сама не живешь, так другим не мешай!» А дальше намекнула, что Ольга не Берлинская стена. Даже ту снесли, а уж Ольгу-то…

Покидала Елизавета стены Ольгиной квартиры трудно — в добровольно-принудительном порядке. С истеричными рыданиями, обвинениями в неслыханной неблагодарности и прямыми угрозами наказать строптивую тетушку. Выселил ее скромный, мягкий по характеру Пал Григорич Конь (фамилия у него такая) — владелец ИЧП по пошиву рабочей одежды, Ольгин работодатель за номером один. Не сам, конечно. Куда ему, болезному, с тощей фигурой, отечным лицом, мешками под глазами да тихим голосом, прекрасно гармонирующим с глубокими залысинами на умной голове! Он в это время, страдальчески морщась от крепких Лизаветиных выражений, сидел на Ольгиной кухне и чайной ложечкой вкушал из чашки настой целебных трав, приготовленный ею заранее. Сама Ольга по его настоятельной просьбе сидела рядом и тихо мучилась. Собираться Елизавете активно помогали трое молчаливых ребят, с которыми Пал Григорич и приехал. Девица торопилась так, что вскоре на выступления не осталось сил. То, что она не успевала запихнуть в свои сумки и чемоданы, выбрасывалось «помощниками» прямо на лестничную клетку.