его расслабленности.

– Ну, что скажете, – поинтересовался Кутилин. – По моему разумению, можно закрывать дело.

– Боюсь, что нет, – развел руками Феликс Янович. – Он же не признался в убийстве. Лишь в попытке уговорить Ульяну бежать с ним.

– Ну, Феликс Янович, о чем вы? – Кутилин махнул рукой. – Конечно, он добровольно не сознается. Явился, чтобы невесту выгородить, но думает, что у нас на него ничего нет. Потому и рассчитывает легко отделаться. Думает, пожурим и отпустим их обоих. Но нет – мы без дела не сидели! У нас кое-что имеется.

Феликс Янович ничего не сказал, лишь опустился в кресло, устремив на Кутилина вопросительный взгляд. Он был уверен, что урядник сам не утерпит и расскажет о имеющихся открытиях. Так и случилось.

Выяснилось, что за прошедшие сутки шустрые крестьяне под руководством городского пристава Конева откопали сразу несколько доказательств, свидетельствующих против Ульяны и ее жениха. Во-первых, парочка встречалась накануне убийства, и разговор их длился не менее часа. Квартирная хозяйка Щеглова не имела в тот вечер иных развлечений, кроме наблюдения за часами, а потому смогла довольно точно назвать время прихода и ухода барышни. Во-вторых, незадолго до ссоры Ульяны с отцом, которую слышала Глаша и дворник Захар, Щеглова видели рядом с домом Гривовых. Скорняк Филиппов, чей дом был напротив, как раз возвращался домой с пристани, где принимал груз заячьих шкурок, доставленных ему знакомым охотником. В сумерках Филиппов налетел на какого-то человека аккурат у своих окон. Тот словно бы наблюдал за домом Гривовых. А при виде Филиппова торопливо отвернулся, словно опасаясь, что тот его опознает. Но скорняк все равно узнал Щеглова. Поначалу Филлипов не придал этому значения – мало ли по каким делам бывший приказчик разгуливает по родному городу. Может, в окно хотел на несостоявшуяся невесту взглянуть. Но когда к нему пришли из полицейского участка, тот случай быстро встал в его памяти.

– Мы с Коневым, между прочим, опросили всех соседей, – с оттенком гордости сказал Кутилин. – Признайте теперь, что не зря свой хлеб едим.

– А я этого никогда и не утверждал, – улыбнулся Феликс Янович. – Но, согласитесь, все собранные вами факты могут иметь самое невинное объяснение?

– Могут, но не будут, – ухмыльнулся Кутилин. – Потому что все один к одному ложатся в эту мозаику. А довершает ее знаете что? А то, что Гривов собирался вычеркнуть свою дочь из завещания! Буквально на днях. А значит, она в будущем не получила бы ни крупицы ни его денег, ни наследства богатой тетушки.

– Вот как? – Феликс Янович был поражен. – А откуда вам известно про его намерение?

– Рассказал сын, Федор, – пояснил Кутилин. – После ареста Ульяны Петровны я еще раз допросил и Варвару Власовну и его. Спрашивал об отношениях отца с дочерью, о той давнишней истории с Щегловым. Федор рассказал, что Ульяна с месяц назад отказалась выходить замуж за купца Мартынова, которого отец прочил ей в женихи. И тот в ярости предупредил, что если она не одумается, то он лишит ее всего. Но до свадьбы дело так и не дошло.

– Видно, Федор Петрович не питал нежных чувств к сестре, – протянул Феликс Янович. – Похоже, чуть ли не с радостью вручил вам ее мотив преступления.

– Ну почему же с радостью? – Кутилину не понравился тон старого приятеля. – Я бы не сказал, что это доставило ему удовольствие. Но он исполнил свой долг перед отцом – рассказал все, что знал.

– А есть ли какие-то подтверждения его словам?

– Да, разумеется. И Мартынов, и Ульяна Петровна подтвердили это.

– Вот как?! – Феликс Янович был удивлен. – Но при этом убийство она отрицает?

– Да. Но, думаю, это дело времени. – Кутилин выдохнул и с удовольствием потянулся всем телом, так что суставы хрустнули. – У нас есть мотив и возможность. Осталось получить признание.

Колбовский молчал. Его пальцы выбивали легкую дробь на деревянном подлокотнике кресла. Кутилин выжидающе смотрел на него.

– Знаете, у Павла Алексеевича нажим почерка очень решительный, – наконец, Феликс Янович нарушил тишину. – Но при этом он очень разборчивый, без петель и нечитаемых знаков. Для человека, способного на подлость, это не свойственно…

– Феликс Янович! Вы опять за свое! – Кутилин прервал его вдохновенный монолог. – Ну, вы поймите, что наклон, нажим и форма букв – это не доказательства!

– Не больше, чем рассказы ваших свидетелей, – твердо сказал Колбовский. – Щеглов мог оказаться под окнами Гривова по сотне самых разных причин. И это никак не доказывает, что он заходил внутрь.

– Но мотив-то! Вы забываете про мотив!

– Мотив есть, – признал Феликс Янович. – Но одного мотива еще недостаточно, чтобы сделать из человека убийцу.

– Как же! – Кутилин начал сердиться. – А вот если бы наклон его букв был в другую сторону, вы бы сочли, что достаточно!

– И вы забываете, что Варвара Власовна и Федор тоже солгали про свое алиби…

– Нет, они не лгали! В этом-то и дело, дорогой Феликс Янович, – Кутилин хлопнул по столу пиковым валетом. – Ваша прекрасная теория несостоятельна! Федор прибыл в город утренним пароходом в день похорон. Это подтверждает множество свидетелей. А у Варвары Власовны алиби тоже железное. Она была в тот вечер на собрании дамского благотворительного общества. Это подтверждает хозяйка дома, Элеонора Веньяминовна Крыжановская.

– Очень странно, – Феликс Янович выглядел несколько обескураженным.

– Феликс Янович, голубчик, вы умный человек! Но вы слишком много читаете, – наставительно сказал Кутилин. – В то время как я свою науку расследования выгрызаю из практики. Учусь вот прямо на этих самых улицах каждый день!

– Может, вы и правы, – грустно согласился Колбовский. – Мне не хватает практики…

– Вам не хватает моего знания людей, – сказал Кутилин. – Поверьте, самое простое объяснение – всегда самое верное. Гривова убила дочь с ее любовником. И я собираюсь добиться их признания в этом в самые ближайшие дни.

На это Феликс Янович уже ничего не ответил – он погружался в мягкую пучину безбрежной грусти.

⁂

Элеонора Веньяминовна Крыжановская жила на Сибирской улице, в светлом двухэтажном особняке с маленьким, но очень ухоженным садом. Феликс Янович бывал здесь не реже раза в месяц: Элеонора Веньяминовна не слишком часто писала письма, но зато выписывала два столичных дамских журнала. Как правило, журналы принимала ее горничная Соня – столь же хорошенькая, сколь болтливая девушка, чей слегка вздернутый носик постоянно оказывался в чужих делах. И сейчас Феликсу Яновичу это было как нельзя кстати. Вручив свежий номер «Дамского зеркала» в ручки свежей, розовощекой и душисто пахнущей Сони, Феликс Янович словно бы невзначай поинтересовался:

– Говорят, на последнем вечере у Элеоноры Веньяминовны было очень много дам?

– О, да! – радостно воскликнула Соня, пользуясь случаем поболтать. – Тьма! Столько денег собрали, что Элеонора Веньяминовна потом весь вечер их считала.

– И на что собирали нынче? – почти с неподдельным интересом спросил Колбовский, который всегда уважал благотворительные дела, да и сам старался жертвовать по мере возможности.

– На сиротский приют, – важно