Сейчас в Айнсвике жил Эдвард, один. Мидж спрашивала себя, нежалеет ли Люси, что Айнсвик достался другому. Вряд ли. К таким вещам Люси быласовершенно безразлична. Но ведь она там родилась, а ее двоюродный брат Эдвардбыл моложе ее на двадцать лет. Ее отец — сэр Джеффри — был очень богат,значительная часть его состояния перешла к Люси. Эдвард по сравнению с ней былдаже беден. Когда он уплатил все, что следовало при получении владения, у негосталось совсем немного.

Его вкусы, правда, были совсем непритязательны. После смертидяди Джеффри он отказался от дипломатической карьеры и поселился в своихвладениях. Он любил книги, разыскивал первые издания. Время от времени писалдля заштатных журналов маленькие, немного ироничные статьи. Три раза он просилруки своей двоюродной сестры Генриетты, и три раза она ему отказала.

Мидж обо всем этом размышляла и не могла понять, рада лиона, что снова увидит Эдварда. Нельзя сказать, что она смирилась. Есть вещи, скоторыми смириться нельзя! Эдвард жил в Айнсвике очень уединенно, но ейказалось, что он живет в Лондоне, недалеко от нее. Сколько она себя помнит, онаего всегда любила…

Голос сэра Генри вернул ее к действительности.

— Как вы нашли Люси?

— В прекрасной форме! Она совершенно не меняется!

Сэр Генри молча сделал несколько затяжек из своей трубки исказал:

— Знаете, Мидж, иногда Люси меня беспокоит.

— Да что вы говорите? Почему?

Сэр Генри покачал головой.

— Она не отдает себе отчет в том, что есть вещи которыеделать нельзя!

Мидж не верила своим ушам. Он продолжал:

— Конечно, она выпутается. Она всегда из всего выпутывается!Однажды, на дипломатическом приеме она нарушила все традиции. Она совершенносознательно игнорировала законы старшинства, а это, Мидж, самое страшное преступление.Она посадила рядом за столом смертельных врагов и повела беседу о проблемахцветных рас. Обед мог кончиться просто потасовкой, и у меня были бы большиенеприятности. Она, как всегда, прекрасно вышла из этого положения. Обычныеприемы: улыбки, невинный вид совершенного отчаяния. Она так же обращается и сприслугой — она превращает их в ослов, а они ее обожают!

Мидж задумчиво слушала.

— Я понимаю, что вы хотите сказать! То, что другим никогдане простили, с ее стороны воспринимается даже мило. Что это? Обаяние? Гипноз? Ясама об этом думаю.

Сэр Генри пожал плечами.

— Все было так же, когда она была еще совсем молодойдевушкой. Меня беспокоит, что, как мне кажется, она не понимает — есть пределы,которые нельзя переступать.

Смеясь, он добавил:

— Вы знаете, я верю, что Люси чувствует в себе способностиотмести любые обвинения, хотя бы даже и в убийстве.

Генриетта вывела машину из гаража и поехала по дороге. Онаулыбалась, наслаждаясь удовольствием, которое доставляла ей машина, главное —уединение! Она очень любила водить машину, ей нравилось открывать маршрутыболее короткие и более выгодные. Лондон она знала не хуже любого шофера такси.Ловко пробираясь через лабиринт пригородных улиц, она мчалась на юго-запад.

Генриетта преодолела крутой подъем и остановилась на вершинехолма. Она любила обозревать окрестности с этого места. Она восхищаласьвеликолепием леса внизу, еще теплыми лучами осеннего солнца. Золотисто-желтыетона в лесу начали уступать место коричнево-красному цвету.

«Как я люблю осень, — подумала она. — Она намного богаче,намного живописнее весны».

Внезапно ей пришло в голову, что это минута ее наивысшегосчастья. Никогда природа не казалась ей более красивой, более совершенной,никогда раньше Генриетта не испытывала чувства такого слияния с ней Возобновивпуть, она прошептала:

— Никогда уже я не буду так счастлива, как сейчас, никогда!

Когда машина приблизилась к дому, Мидж приветственнопомахала Генриетте с террасы. Тут же вышла леди Эндкателл.

— А вот и вы, Генриетта! Отведите своего скакуна в конюшню,завтрак уже готов!

Мидж прыгнула на подножку машины и проводила Генриетту в гараж.Генриетта обратила внимание на слова Люси.

— Какое верное замечание! Вы знаете, у меня нет такой любвик лошадям, как у моих ирландских предков. Я выросла среди людей, которыеговорили только о лошадях. Поневоле начинаешь гордиться, что не впадаешь в этукрайность. Люси напомнила, что я отношусь к своей машине так же, как мои предки— к лошадям. Она права!

— И ты права! Люси иногда просто поражает. Сегодня утром онаразрешила мне быть здесь такой грубой, как мне захочется.

Генриетта сначала не поняла, потом энергично кивнула.

— Конечно! — воскликнула она. — Из-за магазина!

— Правильно! Каждый день я должна быть на работеисключительно вежливой. Я должна улыбаться плохо воспитанным женщинам, называтьих «мадам», помогать им надевать платья, терпеть все, что они смеют мнеговорить! Некоторые полагают, что быть прислугой более унизительно, чемработать в магазине. Они ошибаются! Продавщице в магазине приходится выноситьгораздо больше обид, чем прислуге в хорошем доме.

— Это, вне сомнения, омерзительно. Ну, что же делать, еслиты такая гордая и хочешь обязательно сама зарабатывать себе на жизнь!

— Во всяком случае, Люси — ангел! Поверь мне, я никого непощажу!

Генриетта вышла из машины.

— Кто еще будет здесь?

— Ожидают Герду и Джона Кристоу. — Немного помолчав, Мидждобавила:

— Только что приехал Эдвард.

— Эдвард?.. Браво! Как долго я его не видела! Кто еще?

— Дэвид Эндкателл. Люси очень рассчитывает на тебя. Онанадеется, что ты помешаешь ему проявить несдержанность.

— Совсем напрасно! — воскликнула Генриетта. — Я не люблюзаниматься тем, что меня не касается, и я уважаю причуды людей!

— И еще, — продолжала Мидж, — от тебя ожидают, что ты будешьлюбезна с Гердой.

— Вот за это я бы возненавидела Люси, если бы была Гердой!

— А завтра в гости придет господин, специальность которого —раскрывать преступления. Это сосед.

— Надеюсь, мы все же не собираемся разыгрывать тут убийство?

К молодым женщинам подошел Эдвард — большой, высокий ихудощавый. Генриетта радостно ему улыбнулась. Она отметила, что больше, чеммогла бы предположить, рада его видеть. Она забыла, что так к нему привязана.