Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как это пополам, как это я смогу оформить, что вы…
Христофоров притворно всплеснул руками, но сам-то гад почувствовал, что разговор ему начинает нравиться.
— Условия такие: десять тысяч — гонорар звезде, передаете непосредственно в руки перед концертом, зал проводите как аренду через брата вашей супруги, как делаете обычно при проведении корпоративов, а оставшуюся сумму делим пополам.
— Конечно, понимаю и приветствую вашу осведомленность в моих делах, но что за звезда согласиться выступить за десять тыщ рубликов, да еще более звездная, чем Примадонна? — Христофорова опять пробило на иронию.
— Вы не поняли, Степан Никодимович. Десять тысяч евро. — Абрамов был спокоен и серьезен, как никогда.
— Бред! Да нет такой звезды, чтобы у нас собрать по пятьдесят евро за место в филармонии. Никто не пойдет!
— Бред! Я ведь не сказал вам главного — имя звезды, не правда ли? — глаза Абрамова блеснули тем же нехорошим огоньком.
— Нууу… — согласился с собеседником Христофоров.
— К нам приедет Лучано Паваротти.
2.
Надо сказать, что в наше время любая история имеет склонность повторяться, а некоторые сцены, описанные великими классиками прошлого, повторяются с завидной частотой, например, классическая немая сцена из «Ревизора», вышедшего из-под пера господина Гоголя, в моей жизни случалась неоднократно. Случилась она и в здании Нижне-Вьюганской филармонии как раз после того, как народный целитель Абрамов произнес свою фразу о Паваротти. На каких-то пять-шесть минут руководитель городской музыкальной жизни, господин Христофоров, застыл, превратившись в мумию, не шевелился и господин Абрамов, который продолжал стоять, опираясь руками на письменный стол начальства. Но ровно через пять минут и тридцать две секунды от начала сцены господина Христофорова прорвало: у него начался истерический смех, громкий, неприличный, со слезами на глазах, подвываниями и прочими атрибутами истерического состояния, сопровождаемого этим самым непрекращающимся неприличным смехом. Целитель Абрамов понял, что такая истерика долго продолжаться не может, а потому принял единственное возможное в данном случае решение и закатил Степану Христофорову пощечину, причем такую, что голова музыкального гуру дернулась назад, чуть было затылком не пробуравила стену, но потом вернулась в нормальное положение. Истерика прекратилась. Казалось, что Степан Никодимович пощечины даже не заметил, он протер глаза от слез, после чего, параллельно высморкавшись в платок, произнес:
— Ну, вы меня уморили, Михаил Георгиевич, давно я так не смеялся, а ведь я вам почти что поверил… надо же, так шутить над старым человеком! Ой, не могу… расскажу вечером жене, похохочем вместе.
И Христофоров тем же платком протер лысину от крупных капель пота, выступивших от натужного смеха.
— Да ведь я вполне серьезно, Степан Никодимович, а тут такая ваша обидная реакция получается.
Внезапно Христофоров вскипел. От истерики он мгновенно перешел к агрессии, вскочил и заорал на собеседника так, что вены на шее вздулись, превратившись в тугие канаты, а лицо побагровело.
— Хватит! Хватит меня держать за идиота! Паваротти умер! Умер! Или вы его вытащили из гроба? Концерт оживших трупов меня не интересует принципиально! Вы слышите! Принципиально!
— Сесть!
Абрамов включил приказной тон, а для усиления эффекта еще и надавил музыканту-истерику на плечи. Степан Христофоров неожиданно обмяк, его запал куда-то исчез (он вообще не был человеком, который способен долго и твердо отстаивать свое мнение) поняв, что от Михаила Абрамова так просто не отделаться, шеф филармонии стал тут же прикидывать, как бы вызвать сюда неотложку да отправить целителя к целителю-психиатру.
— Я знаю, Степан Никодимович, что у вас возникли сомнения в моем психическом здравии, так вот, посмотрите.
И народный целитель вытащил на стол бумажку, в которую Христофоров был вынужден уткнуться носом, дабы по носу не получить, он же чувствовал, что его собеседник к рукоприкладству склонен, и церемониться не собирается. Перед его носом лежала справка, подписанная местным психиатром и наркологом по совместительству, единственным специалистом на весь город, господином Кучеревским. И в справке значилось, что в результате экспертного осмотра господин Абрамов Михаил Георгиевич признан абсолютно вменяемым и отдающим отчет в своих словах действиях. Печать. А после фраза, повергшая Степу Христофорова в шок: «Постскриптум. Про Паваротти сущая правда».
— Что скажете, Степан Никодимович?
Христофоров постарался на стуле отъерзать как можно дальше от стола, пока не уперся в стенку, после чего произнес:
— Я боюсь, что это заразно.
— Да хватит вам, Степан Никодимович, клоуна разыгрывать. Если вы готовы выслушать мои аргументы, то я все вам расскажу. А потом вы примете решение. Согласны?
— Согласен…
Чтобы не раздражать буйного посетителя, руководитель филармонии изобразил полное и безоговорочное согласие.
— Я вижу, что не вполне согласны. Только подумайте, кто в городе меня больше всех ненавидит? Конечно же наш горе-нарколог и психиатр, господин Кучеревский. Я ведь у него хлеб отбираю. Знаете, сколько он написал на меня кляуз? А тут такую справку выдал. Почему?
Абрамов сел на стул, который располагался рядом со столом, перестав давить своим немалым телом на филармоническое начальство. Христофоров сразу ощутил прилив воздуха, сил и способности здраво рассуждать.
— Вы его подкупили, — внезапно пришла в голову начальника мысль, которую он тут же выдал на-гора.
— Зачем мне это делать? Чтобы посмеяться над вами? У меня что, нет для этого других, более обидных поводов?
Степан Никодимович заскрипел зубами — поводы у Абрамова были и в достаточном количестве.
— Так вот, дело это началось за пять лет до так называемой смерти господина Паваротти. Я смотрел какой-то его концерт, из самых свежих, он пел бесподобно, настолько, насколько это может передать телевидение, конечно. Но в его облике показалось мне что-то до неприличия неправильное, болезненное, что-то, несущее в себе печать смерти. Вы в курсе моих родовых способностей? — как бы невзначай поинтересовался народный целитель.
Тут Христофоров вспомнил, что народный целитель Абрамов имел свою тайну, точнее, историю, о которой в городе говорили только шепотом, да и то, мало кто в это верил. Дело в том, что прабабка Абрамова, урожденная Вешнякова, была из рода местных ведьм и целительниц. Но особой силой не владела, успеха громкого не имела, а потому ездила она как-то к самому Григорию Распутину, тогда еще жившему в сибирском захолустье и о столице не помышлявшем. Ездила, как она говорила, силушки поднабраться. Неизвестно, чего она там поднабралась, да только через восемь месяцев с неделькою родила мальчонку. Назвала его Григорием Григорьевичем, фамилию дала Абрамов, по фамилии мужа своего, тока мужа второй год как при ней не было. И сила целительная теперь по мужской линии пошла. И каждый целитель-мужчина в роду
