— А вот и вы, Мирсултан Рахмонович! А мы тут с вашим музыкальным руководством как раз плюшками балуемся!

— Рад видеть вас, Вениамин Николаевич… Извините, не ожидал…

— Ну да, у тебя тут такое творится, а ты не ожидал? Ну, извини, пригласить не догадался, так мы сами с усами. Нагрянули. Ну, время есть немного, так мы по городу пройдемся, не возражаешь?

Городничий (простите за ассоциацию с классикой) затряс головой, мол не возражает. Тут Христофоров вытащил пригласительные, и вновь начальника филармонии прошиб пот, ему показалось, что тучи сгущаются над ним и над головой сверкает меч правосудия. Губернатор сгреб билеты и широким жестом бросил на стол букет стоевровых купюр. Он попытался деньги вернуть, понял, что это глупо, стушевался, покраснел, растерялся, но тут голос губернатора привел его в нормальный вид.

— Филармония у вас маленькая, ей финансы вот как нужны, а мы люди государственные, нам полагается некоторую сумму при себе иметь. Да, Мирсултан Рахмонович, проследите, чтобы тут местные тоже оплату произвели. И прокурор в том числе. Слышите?

Когда начальство покинуло кабинет Христофрова, он сел в свое видавшее виды кресло и трижды ущипнул себя за ногу. Но пачка евро свидетельствовала, что случившееся сном не было. А ущипленное место потом еще долго болело. Через минут сорок явился помощник городского головы, принесший еще одну увесистую пачку евро. Деньги тут же переправились в сейф.

Надо сказать, что супруга Христофорова, милейшая Зинаида Герасимовна, женщина властная, капризная и взрывная, своего супруга на сей раз не подвела. Даже прониклась деликатностью ситуации, согласилась посмотреть концерт из-за кулис. Там ведь будет видно все лучше, да и слышно… самое то!

До концерта оставалось чуть более получаса.

5.

Если говорить, что человек может почивать на лаврах, то именно так чувствовал себя директор Нижне-Вьюганской филармонии, Степан Никодимович Христофоров. Вчерашний концерт мог быть полным провалом, а обернулся форменным триумфом. Теперь Христофоров вальяжно расположился у себя в кабинете между рюмкой смертельно дорогого французского коньяка и дорогущей гаванской сигарой, которую не позволял себе курить последних лет двадцать, как минимум. Он почивал на лаврах. Даже позволил себе не ехать на военный аэродром провожать звезду, в имени которого теперь и не сомневался. С таким багажом в сейфе он чувствовал себя Богом!

А как нервно концерт начинался! Весь зал был как на иголках. Гостя вышел представлять Абрамов. Христофоров мог и сам это сделать, но Абрамов так нагло напросился на эту роль, что пришлось ему уступить подобную честь.

Народный целитель попросил минуточку внимания и сообщил, что к нам в город приехал его друг, известный тенор, который согласился дать концерт на родине целителя. Из-за болезни он несколько изменился, похудел, поэтому просит прощение, что его голос не будет звучать точно так же, как обычно. В этом месте зал зашумел и зашушукался. И еще гость из-за аллергии будет выступать в повязке, чтобы не смущать дам своим лицом. И, последняя новость… Доктора разрешили гостю не более сорокапятиминутного выступления, но он настоял, чтобы концерт длился час. На этих словах зал затих. И тут он вышел. Забинтованное лицо. Клочьями борода. Полные руки. Концертный фрак строгого черного цвета, ослепительная белая рубашка. Бабочка. Все как положено.

И тут он запел…

И все!

Все исчезло! Осталась только музыка и его голос… Это невозможно передать! Христофоров слушал его записи, но никакая запись не в силах передать переливы голоса, который принадлежит гениальному певцу!

Никакая запись не откроет вам того волшебства, которое именуется Высоким искусством!

Он пел!

И Степан Никодимович ловил себя на том, что весь этот час в зале были только он, музыка и Господь Бог! И то, что он мог внимать этому — было огромнейшим счастьем.

Да, никто не в силах описать вам, что ощущал зрительный зал. Многие пожалели, что не могли оставить себе на память о часовом волшебстве запись или фотографию, но в этом была вся уникальность этого момента, что никто и никогда больше такого концерта не услышит. И все понимали это. И это делало их ощущения еще более яркими и эмоциональными.

Даже толстокожие бизнесмены, не расстающиеся с мобильниками на любом другом концерте сидели, разинув рты, позабыв о своих чертовых бизнес-интересах, и слушали, потому что понимали, что никогда более такого уже не услышат!

А потом, когда час прошел, а зал ревел и топал, и орал, это было какое-то бесовское ликование, чего Христофоров у себя в филармонии никогда не наблюдал ни до, ни после… И снова вышел Абрамов и попросил прощения от имени звезды, сослался на его самочувствие и попросил не бисировать…

И зал притих… а еще через пять минут вся сцена была завалена цветами, а Христофорову подумалось, что так много цветов бывает только на похоронах, но он тут же отогнал эти мысли, потому что очутился в крепких объятиях городского ударника Павла Сергеевича Оренбургского.

— Степа! Я твой до гроба! За такое чудо! Ты скажи, кого убить надо — так я пойду и убью!

И голос музыканта звучал так искренне, что Христофоров понимал, что скажи он сейчас — так ведь пойдет и убьет, и не надо будет мучатся больше в этой супружеской жизни… а что, он чего-то лучше найдет? Лучше уж известная змея, чем неизвестная… Да-с…

— А скажи, Паша, как тебе его голос? Ну, с чисто музыкальной точки зрения?

— Ну… Бесподобен… Конечно, он не так безупречен, потеря веса всегда сказывается на связках, да и болезнь не делает голос звонче… Но он берет такие ноты! Только он берет так такие ноты! Виртуоз! Эта его бесподобная манера пения… Если бы я даже не видел сцену, я бы все равно знал, кто на ней, потому что это… Волшебно! Грандиозно! Брависсимо! Степа! Я твой до гроба!

И Оренбургский разрыдался на плече руководителя филармонии.

Но самым дорогим моментом было прощание с губернатором. Тот энергично пожал Христофорову руку, поблагодарил, и сообщил, что вскорости освобождается должность директора филармонии на их, губернском уровне, так что не помешает Степану Никодимовичу собирать чемоданчики. Дорос. Эта финальная нота была воспринята его семейным окружением как настоящая победа. В завершение всего, уже глубокой ночью, пересчитав с супругой доходную часть мероприятия и перераспределив выручку, Христофоров прямо среди денег бурно овладел супругой, которая оказалась на сей раз неугомонной и весьма пылкой.

Но вот наутро директор филармонии увидел и обратную сторону популярности. На его девятке на дверцах гвоздем было процарапано слово