Мыслить также следовало в определенных рамках. Строгое соблюдение законов нравственности означало хороший вкус и признак здравого ума. Зато отклонение от общепринятого могло быть сочтено преступным и стоить головы. Сто запретов, каллиграфически запечатленных на десяти шелковых лепестках большого зонтика, надо было знать наизусть. Изучение Закона Внутренних покоев дополнялось чтением «Правил поведения дамы императорского Двора», составленных Императрицей Учености и Добродетели.

Я совершенствовалась в музыке и танцах. Познакомившись со сводом законов об одежде, я научилась определять девять рангов имперской иерархии по цвету платья и дозволенным драгоценностям. Луна округлялась и вновь таяла. С деревьев уже начала опадать листва. А я приходила в отчаяние, боясь, что всегда буду такой неуклюжей. Я завидовала самым низким по положению служанкам, порхавшим вокруг меня изящно и уверенно. Мои же мышцы, вопреки всем стараниям, были напряжены. Я ходила слишком быстро. Не умела правильно распределить вес между пальцами и пяткой. Моим поклонам, простираниям ниц, покачиванию бедрами не хватало мягкости. Мне не удавалось избавиться от грубого звериного начала.

По мере того как в «Запретный Дворец» съезжались новые девушки, получившие императорский приказ, во дворце Небесного Дыхания царила все большая суета. Слава Одаренной Цзу успела опередить ее появление. Родившись в семье людей образованных, она заговорила в пять месяцев. В четыре года она уже могла толковать «Порядок» Конфуция и читать наизусть стихи из «Антологии», в восемь — сама начала писать и сочинила четверостишие, напоминающее старинные песни царства Чу:

Я смотрю в пышные глубины леса,

Лаская ветку цветущей корицы,

И спрашиваю тысячелетнюю гору:

«Откуда такое одиночество?»

Наконец зимним утром появилась и сама Цзу. Закутанное в сиреневую накидку, подбитую серебристой лисой, лицо ее казалось крохотным и бледным до прозрачности. Узкие, скошенные к самым вискам глаза смотрели кротко и застенчиво. Цзу кашляла, и ее болезненная красота умиляла даже самых суровых наставниц. С первого же дня девушка получила разрешение уходить, как только почувствует, что устала. По слухам, из всех нас именно Цзу суждено было снискать милость Императора. Будучи на год старше меня, она обладала спокойным достоинством ученого и таинственным очарованием той, кому уготована особая судьба. Цзу без малейших усилий выполняла все именно так, как того требовали правила. И хрупкость придавала ей неповторимое своеобразие: движения казались не просто изящными, но трепетными. Вокруг Цзу увивалось много других девушек. Очень скоро ее окружили преданные почитательницы, появился и круг соперниц, всегда готовых позлословить. Ну а я, не зная, как подойти к Цзу, держалась в стороне, делая вид, что меня все это вообще не интересует.

Ночью во сне продолжалась былая жизнь. По каким-то диковинным временным коридорам я возвращалась в детство. Берег реки Долгой: ветер, безбрежный простор и гигантские волны. Вот я мчусь галопом на лошади, взлетаю все выше и чувствую себя привольнее чаек. Пробуждение резко выдергивало меня из этих чудесных снов. Сердце переставало биться. От потрясения я забывала, где я и кто я. Затем меня постепенно охватывало разочарование, становясь все мучительнее и нетерпимее. Я вновь погружалась в холод «Запретного Дворца».

Уже перелистанные страницы жизни никак нельзя было открыть вновь.

* * *

С тех пор как два года назад скончалась Императрица Учености и Добродетели, место Повелительницы Мира пустовало. В Боковом дворе болтали, что Великий Советник By Чжи, брат божественной усопшей, слишком твердо держит в руках прочих сановников и никогда не допустит, чтобы тень другой женщины упала на ее трон. И в самом деле, Император хотел провести священный обряд с Бесценной супругой, дочерью императора Янь из свергнутой династии, тем более что она уже родила господину двоих сыновей. Но советники Императорского дворца не пожелали принести клятву верности женщине из враждебного клана. Когда любимая жена Янь родила еще одного мальчика, государь даровал ей знаки отличия и сделал Прелестнейшей Супругой. Но советники опять закручинились вслух, что Император, мол, хочет сыграть во Внутренних покоях роль повелителя царства Ци, убитого во время государственного переворота. Женщина темного происхождения никогда не станет госпожой Империи.

Но и самый могущественный из мужчин не в силах обуздать женщин, обуреваемых жаждой материнства и зачарованных блеском высокого положения. Десять тысяч женщин Бокового двора — все равно что десять тысяч цветов, отчаянно грезящих о весне. Заботливо посаженные в кадки или грубо высеянные на пустыре, цветы чахнут от страстного ожидания и беспросветности вечной зимы. Простуда, лихорадка, головная боль, расстройство желудка способны свести в могилу женщину, чье сердце износилось от обманутых надежд. В Боковом дворе не было седых старух. Через Северные ворота каждый день выносили умерших. Где-то далеко от укреплений Столицы, на кладбище императорских Наложниц, спят девочки-подростки, так ничего и не увидевшие в жизни, а вместе с ними — зрелые женщины, познавшие, увы, слишком много печалей.

В Боковом дворе извилистые тропинки, подобные бесконечно длинным шелковым нитям, сплетались в гигантскую паутину, и наши павильоны в ней напоминали мертвых насекомых. Но уцелевшие обитательницы этих павильонов все еще уповали на чудо. Девушки княжеского рода, дочери знати и простолюдинки — все теряли здесь имена, различаясь только по рангу. Я была Одаренной By, самозванкой в царстве богов, камешком на блюде прекрасных жемчужин. Но и я робко надеялась попасть на императорское ложе, познать милость Сына Неба. Женщины вокруг меня двигались в медленном танце. Посадка головы, томные движения… Как они походили на змей, зачарованных одним заклинателем!

Девушки шептались, что государь любит толстую с двойным подбородком. И я приходила в отчаяние от своей худобы. Все соперничали в великолепии украшений и платьев, стараясь выставить напоказ что-нибудь «этакое». Деньги, лихорадочно вытребованные у семьи, тратились горстями. А у меня драгоценности отняли братья, думая купить себе более высокое положение. Мне же они не посылали ничего. Когда Мать отправляла несколько монет, я понимала, что она опять тайком продала одну из своих буддистских реликвий, ибо никаких других ценных вещей у нее не осталось. Над этими политыми слезами деньгами я тоже рыдала. Ну и как их потратить на булавки?

Пришла зима, и в Боковом дворе выпал первый снег. На карнизах крыш появились сосульки, а на припорошенной снегом земле — птичьи следы. Это пробудило мою задремавшую ненадолго энергию. В то время нам как раз предложили заняться какими-нибудь физическими упражнениями. Скинув теплую накидку, закатав рукава и обувшись в монгольские сапоги, я выскочила на снег. Моя сила и нескрываемое удовольствие от того, что я делаю, поразили наставника. Он предложил мне заниматься стрельбой из лука, как это предлагалось тем, кто хотел сопровождать господина на охоте.

Все пережитые страдания позабылись, как только я села на коня, клейменного в императорских конюшнях. На площадке для стрельбы, очищенной от снега, я пустила скакуна в галоп с той же страстью, как умирающий от жажды бросается к воображаемой реке. Ветер сек мою щеку, а вид открытого неба подхлестывал мысли. Быстрота коня избавила меня от мелких переживаний, я почувствовала, как во мне вновь просыпается гордость. Вдалеке от толпы женщин, раскрашенных лиц и жеманных улыбок я опять отыскала дарующее силы одиночество, свой полет к небесам.