Она думала: «Какие у меня претензии? Да, пожалуй, всего одна. Предательство с квартирой… но… какое большое, длинное, многослойное, многоэтапное… В нем и неспособность честно сказать: я обещал, но не смог. И сюси-пуси с Толиком. И деланье вида, что все в порядке. И упрекание меня в хамстве к свекрови после всего того, что я вынесла из-за него. А главное, эта способность мгновенно убедить себя, что это ему дали квартиру… столько лет не давали, а тут, бац, – и дали. Это претензия номер один.

Номер два – это то, что Караванов редко, но публично напивается. Конечно, его дело. Но если мы вместе, то вечер у меня отравлен брезгливостью.

Номер три. Он совершенно безынициативен. Как тряпичная кукла. Куда посадишь, там и сидит. Выделывается только по мелочам: капуста не так порезана в супе, шампуни и гели ты забыла в ванной после мытья поставить на нужные полочки, на кухонном столе все не так стоит… И час гундит по этому поводу».

Так делают ее родители, всегда считала гунденье признаком старости и мелочности. У Караванова это появилось внезапно, но по большому счету… Ей вообще не понятно, как можно жить и чувствовать так нудно, как Караванов. Она по натуре была легкая, праздничная: могла делать сразу десять дел, легко переключаться и держать уйму всего в зоне внимания. Когда Караванов шел с ней в магазин, это была взаимная пытка. Он спрашивал:

– Что нужно купить?

Она искренне отвечала:

– Откуда я знаю? Увижу и пойму.

Караванов бесился:

– Ты что, не знаешь, чего у нас нет?

Елена отвечала:

– Наверное, знаю, но пойму, когда увижу.

Елена вообще жила, как пела. То весело, то грустно. А Караванов жил, как считал. То правильно, то с ошибками.

Она в жизни всегда сразу видела, нужен ей данный мужчина и насколько. Могла покупать одежду, не примерив. Умела разболтать на интервью бронзовый памятник; подружиться с любой кошкой и собакой; приготовить красивый обед из пустого холодильника; сложить в пазл любые бытийные осколки. Караванов же словно сбивал куски жизни дециметровыми гвоздями, и от этого вся конструкция постоянно дергалась и хрипела.

Итак, претензия номер три называется: «Он не гибкий, он скучный…

Номер четыре. Его совершенно не волнуют мои дела. Он ежедневно выслушивает мой отчет о прожитом дне. То с раздражением, то с интересом ревизора: ага, все на месте, никуда не денется. Он давно не читает моих статей и интервью.

Номер пять. Это – постель. Но я же не могу рассказывать психологу, что мне вдруг все там перестало нравиться. Караванов замечательный любовник, но последнее время словно все делает наоборот…»

Елена задумчиво записывала все это на оборотках распечатанных интервью, покусывая ручку, как в школе.

Она думала: «Егорычев? Почему у нас прекратились отношения? Я ведь изнывала от благодарности. И он мне страшно нравился… Правда, было ощущение, что он меня купил. Он почувствовал это. Стал еще внимательней и предупредительней… Но отношения стали усыхать от того, что стало казаться, что я отрабатываю… Праздник ушел. А потом все скукожилось само собой. И даже не сразу это заметила. Егорычев долго был за границей. Вернулся – созванивались. Не получалось по времени. Потом отвыкли друг от друга. Начался медовый месяц с Каравановым. И Егорычев сам собой сошел на нет…»

Иногда видела Егорычева на тусовках и говорила:

– Позвонил бы… – таким тоном, после которого даже слепоглухонемой поймет, что звонить не стоит.

Потом услышала, что у него роман с юной артисткой, увидела его помолодевшим и похудевшим, порадовалась.

А с Каравановым они начали возиться с квартирой. Переставлять, украшать, переклеивать. Это оказалось нелегко, потому что у него по всякому закрученному шурупу и каждой купленной рюмке было свое мнение при полном отсутствии вкуса. Елена никогда не интересовалась мыслями двух первых мужей о том, подходят занавески к дивану, а обои к люстре или нет. А тут несчастный Караванов, по вине которого мучились столько лет, начал высказываться! Елена вспыхивала внутри, но быстро гасила себя, натягивала на лицо внимательность.

«Нехай изложит, – думала она. – Все равно сделаю, чтоб было красиво…»

Начали принимать гостей. И тут нарисовалась новая гражданская война. Ритуал приема каждому представлялся по-своему. Елена должна была «сделать стол с романтическими свечами и тихой музыкой», Караванов наливал чай и резал неопрятные бутерброды прямо на клеенке в кухне.

– Моих гостей я буду принимать по-своему! – угрожающе предупреждал он.

Но Елена исхитрялась смягчить общежитскую атмосферу, и все постепенно перетекало в застолье со свечами.

– Меня тошнит от твоих керамических салатниц и расшитых скатертей! – сообщал Караванов. – Я себя перестаю чувствовать дома.

В этом не было ничего удивительного, потому что у его родителей не был принят «оформленный стол».

– А я не могу пить водку с огурцом на кухне! Хватит застойных радостей. Хочу жить красиво! – парировала Елена.

Но энергетически она была настолько мощней, что «его» гости постепенно исчезли. А с «ее» гостями он некоторое время играл идеального мужа, скучал, быстро напивался и засыпал в складках местности.

В чем же, собственно, состоял медовый месяц в «новой» квартире? Показалось, что стало лучше в постели. Когда уходила Лидочка, они могли устраивать бог знает что. Ведь до этого мать Толика бродила по квартире тенью отца Гамлета, регулировала и комментировала все происходящее. И, по сути, они оставались вдвоем, только закрывшись в комнате ночью.

Теперь у них была большая, огромная свобода… Но, как молодожены, только что оторвавшиеся от родителей, они ходили вокруг этой свободы, откусывали по кусочку с краешка и скорее любовались на нее, чем ею пользовались.

И тут появился Юра… Обычный московский подвозила на «Жигулях». Он был на десять лет младше Елены.

Вез от дома – опаздывала на летучку. Заглянула ему в глаза, поняла: осторожно, высокое напряжение… Но как-то даже кокетничать не стала – больно молод.

Через неделю шла домой, остановилась машина, он вышел и сказал:

– Привет. Дай телефончик.

Елена узнала его, растерялась и глупо спросила:

– Зачем?

Пожал плечами и предположил:

– В гости придешь. У меня жена на полгода уехала…

– Молодой человек, вы рехнулись? – отозвалась Елена и вдруг совершенно отчетливо представила себе его красивые руки на своей груди, и помимо собственной воли сказала: – Записывай…

– Запомню, – кивнул он, рассматривая ее.

Юра был идиот: корыстный, циничный, подозрительный, обидчивый, малограмотный… Говорят, что, когда рождаются гении, солнце целует их в лоб. Юру солнце поцеловало значительно ниже. И то, как он умел осваивать пространство этим местом, не подходило ни под какие привычные критерии: размер, опыт, темперамент. Это было за гранью здравого смысла.