– Извините, Елена, будет правильно, если вы не станете перебивать друг друга, – положила Карцева ладонь на ее руку.

– Одним словом, я написал список претензий. Это заняло пять листов, – вздохнул Караванов. – Но лучше я коротко перечислю их своими словами… Первое, от чего мне совершенно невыносимо жить, это то, что любая просьба формулируется как упрек. «Почему это ты до сих пор не сделал?» вместо «Сделай, пожалуйста!» На лице моей любимой жены ежесекундно написано: «Ты не заслужил своими прежними поступками моей жертвы…»

– Ни хрена себе! – аж подпрыгнула Елена. – Все… молчу, молчу!

И начала сосредоточенно пить чай.

– Подобный подход пронизывает все сферы жизни без исключения. Это парализует желание пойти навстречу, потому что, идя навстречу, вроде бы соглашаешься с высказанным упреком. Просьба в форме упрека означает для меня: «Вел бы себя прилично, я б тебя своими просьбами не грузила»… – Караванов вытер пот. – Ожидание нарваться на упрек блокирует возможность любой инициативы с моей стороны.

– А вы пытались сказать это Елене? – осторожно спросила Карцева.

– Миллион раз. Но ей уже несколько лет не интересно то, что я говорю. Она все за меня знает лучше… – развел руками Караванов. – Она даже в постели все знает лучше. И там я тоже все время нахожусь в ожидании упреков, отсюда полное ощущение, что у нее нет ко мне влечения. А без этого секс не имеет для меня смысла…

У Елены все сжалось внутри: «Господи, до чего ж я мужика довела, что он легко говорит с чужим человеком на такие темы!»

– Мои интересы учитываются только тогда, кoгда она признает, что это мне полезно. Во всех остальных случаях – это глупости, недостойные обсуждения. Мои просьбы выполняются только в том случае, когда мне удается убедить ее в том, что, и с ее точки зрения, просьба не так уж плоха. Сам же факт моего обращения с просьбой не является ни малейшим основанием для движения навстречу, – продолжал Караванов.

– Хорошо, а если посмотреть на конкретные вещи, – выдохнула Карцева, она словно дирижировала Каравановым глазами.

– Пожалуйста! Вот перед вами наше жилье! Здесь все, абсолютно все под ее полным контролем. – Он обвел комнату глазами, и голос стал выше. – Мне не нравится ее эстетика квартирного устройства. Для меня это – «музей»: смотреть интересно, но жить неудобно. Разрушительно не то, что я вынужден допускать вещи, мне некомфортные, а то, что я не встречаю никакой готовности пойти таким же образом мне навстречу…

– Квартира? Хорошо. Еще что вы понимаете по-разному? – спросила Карцева более твердым голосом, чем говорила раньше, повышая интонацию вместе с Каравановым.

– Еще она вывела из дому всех моих гостей! Она не дает мне возможности принимать их так, как мне удобно! Потому что отсутствие вазочек дискредитирует ее как «хозяйку». – Он поднял чашку с кофе, видимо, символизирующую те самые «вазочки». – В нашем общем доме у меня нет своего «угла», своего «рабочего места», нет своего частного пространства. Запрета на него нет, но этот «угол» неизбежно будет сделан не по моим, а по ее критериям, а значит, не сможет ощущаться как «мой угол». Поэтому я давно отказался от подобных попыток…

– Так ты меня хочешь обвинить в том, от чего ты сам давно отказался?! – вспыхнула Елена.

– Да, я отказался. Мне так дешевле! И ты это знаешь! – почти заорал он. – Большую часть дел, которые я бы вполне мог делать дома, я делаю на работе, где, в отличие от этой квартиры, я чувствую себя «у себя дома». Но главная тема, не дающая мне жить нормально, это тема предательства… И пространство тем для обсуждений, не чреватых риском нарваться на упрек в предательстве, сужается год за годом…

– Вам очень тяжело жить в такой атмосфере? – понимающим голосом спросила Карцева.

– Да вы себе не представляете! Все мое внутреннее устройство переориентировалось на задачу – отбиться… – упавшим голосом сказал Караванов, и Елена бегло подумала: – «Какая ж я сука!»

– Скажите, что для вас стало неожиданностью в рассказе вашего мужа? – повернулась Карцева к Елене.

– Не знаю… По отдельности я все это слышала, – пожала плечами Елена. – Но когда все сразу, то неожиданны… как это сказать… объемы обреченности. Знаете, я всегда, когда вижу проблему, сначала начинаю ее решать, а потом уже думаю. Глаза боятся – руки делают. А Караванов наоборот. Он начинает думать, думать, надувать проблему, пока она его не придавит…

– Вот видите, – щелкнул пальцами Караванов. – Весь ответ состоит из того, что она сверхчеловек, а я – не тяну.

– Ну я не это хотела сказать! – покраснела Елена и четко поняла, что хотела сказать именно это. – Вот он говорит, что у меня на лице всегда написано: «Ты не заслужил своими прежними поступками моей жертвы». Но что я могу сделать со своим лицом, если столько лет я приходила домой и из-за него видела здесь мать своего первого мужа? Я что, должна устраивать театр кабуки со своим лицом? Или я должна скрывать от него, как мне это все было тяжело?

– Но ведь то, как вы говорите, это дорога не к починке брака, а к его дальнейшему разлому… – намекнула Карцева.

– Ну что же делать? Он высказался, значит, и мне пора высказаться, – оборвала ее Елена, хотя в мозгу запульсировало «замолчи, остановись», но ее уже понесло, как разогнавшийся поезд. – Он говорит, что я все знаю за него лучше? Но это его устраивает. Попробовал бы кто-то мне сказать, что он все знает за меня! Караванов говорит, что у меня нет влечения к нему в постели? Но что он сделал, чтоб оно было? Ошарашил меня подарком? Завалил под кустом? Зажег свечи? Он говорит про наше жилье! Но ему все равно, где жить и как жить! Он не знает, что такое красиво, почему нож должен лежать справа, а вилка слева, почему салат надо перекладывать в салатницу, а не есть из миски, с какой целью туалетная бумага должна подходить по цвету к обоям в туалете… У него нет своего частного пространства? Но у нас всего один письменный стол с компьютером. Поставить второй? Чтоб получился офис? Есть другой выход: заработать на квартиру побольше, с кабинетом для него. Но он не готов это делать, потому что в свободное время занимается наукой, а не халтурой! И занимался этим, даже когда здесь была мать Толика, потому что сберегал собственную личность ценой моей…

– Остапа несло, – вставил Караванов.

– Я тебя не перебивала! – гавкнула Елена и честно добавила: – Почти… Смотрите: он отказался от того, чтобы выгородить себе угол, потому что ему было так дешевле! Он отказался в свое время от боя за квартиру, потому что ему было так дешевле! Он же никогда не думал, насколько все это будет дорого мне! Ведь это я имела тут мать Толика, а он практически жил на работе! Он считает, что главная причина моего недовольства – предательство? А на что он рассчитывал, когда предавал? Он утверждает, что разучился делать многие вещи, связанные с инициативой? Но ведь это так удобно… Тем более что придет большая сильная жена и все сделает сама. И даже по головке погладит, чтоб не расстраивался, что у него ничего не получилось…

…Елена не помнила, что они дальше говорили друг другу. Помнила, что она раза три ставила чайник и он успевал остывать до того, как к нему притрагивались. Под конец Карцева спросила, насколько эффективно они готовы идти навстречу, чтоб договариваться, и попросила оценить это по десятибалльной системе. Елена назвала цифру восемь. Караванов – цифру два.