— Передавай Даше привет!

Эскейпер положил трубку — и телефон еще отзвонил, словно успокаиваясь. Он с тоской посмотрел на собранный баул и подумал, что если бы Костя попросил — прилетайте, то все решилось бы само собой. Но само собой ничего не решается. Это потом, спустя много лет, когда забываешь муку выбора и оторопь ошибок, кажется, будто все образовалось само.

Олег Трудович взял бумагу и написал:

Самое подлое и нелепое, что может сообщить уходящий муж брошенной жене, это как раз что-нибудь вроде «меня некоторое время не будет». Дочь не доносила ребенка. Лежит в какой-то затрапезной больнице, а влюбленного дедушки некоторое время не будет! Свинья! Башмаков скомкал записку и сунул в карман.

А что, собственно, он может объяснить Кате? Что? Почему он, прожив с ней столько лет, уходит к другой? Разве ей это важно? Конечно, все брошенки, рыдая, спрашивают «почему?», но на самом-то деле их интересует совершенно другое: «Как ты мог, негодяй?!» А он смог. Ну хорошо, допустим, Катя сейчас войдет, увидит собранные вещи и спросит:

— Тунеядыч, в чем дело? Ты полюбил другую?

Нет, скорее дедушка Ленин в Мавзолее почешется, чем Катя выговорит: «Ты полюбил другую?» Катя спросит:

— Тунеядыч, ты собрался в поход?

— Катя, — ответит эскейпер, — я тебе сам хотел все рассказать, с самого начала…

А когда оно было, это начало? Когда он вошел в комнату и впервые увидел за столом темноволосую девушку с хищными бровями? Или все началось с тех посиделок после Дашкиной свадьбы? Игнашечкин от лица общественности потребовал, чтобы Башмаков накрыл стол. Олег Трудович сбегал в ближайший магазинчик под названием «Выпивка & закуска», купил соответственно того и другого. Тамара Саидовна с Ветой все порезали и разложили на столе, застеленном листингами.

— За твою дочь! — провозгласил Гена. — За декабристку нашего времени!

— А почему вы считаете, если женщина идет за любимым на край света, она декабристка? — спросила Вета. — Она же не ради него идет, а ради себя, ради своей любви!

— Значит, любовь — это просто разновидность эгоизма? — уточнил Гена.

— Конечно!

— Тогда за эгоизм!

Потом пили за отца, воспитавшего такую дочь, за грядущих внуков, просто за любовь! Незаметно перешли на банковские дела. Юнаков улетел в Швейцарию лечить по новейшей методике печень, и в его отсутствие конфликт между Садулаевым и Малевичем разгорелся с новой силой. Осведомленная Тамара Саидовна (у нее был глубоко законспирированный роман с начальником службы безопасности банка Иваном Павловичем) под большим секретом сообщила, что грядут перемены.

— Между прочим, Иван Павлович очень хорошо знает одного вашего родственника, — сказала она Башмакову.

— Какого родственника?

— Георгия Петровича.

— Гошу?!

— Да. Они вместе были на курсах повышения квалификации.

— Какой такой квалификации? — встрял любопытный Игнашечкин.

— Какой надо квалификации, — ушла от ответа скрытная Гранатуллина.

Потом стали дурачиться. У Тамары Саидовны хранилась в сейфе пачечка поддельных купюр, выловленных из общего потока.

— Ага, — обрадовался раскрасневшийся Гена, — Олега Трудовича, благородного отца, мы-то еще и не проверяли! Том, покажи ему! А ты, Ветка, не подсказывай!

Тамара Саидовна открыла сейф, по привычке заслонив его содержимое своим телом, порылась, шурша, и протянула Башмакову сторублевую купюру. Олег Трудович взял бумажку, повертел перед глазами.

— Ну и как? — спросил Игнашечкин.

— А что, фальшивая?

— Фальшивая. Но если вы внимательный человек, то сразу заметите, — сказала Гранатуллина.

— На ощупь вроде нормальная.

— Верно!

— Том, расскажи Олегу про чайника, который варил бумагу лучше, чем Гознак!

— Действительно, был случай. В 84-м, нет, в 85-м. Один гражданин с восемью классами образования на даче печатал пятирублевки. Идеальные. Заметила кассирша в областном отделении. На ощупь. Сделали анализ — бумага лучше… То есть именно такая, какая должна быть по ГОСТу! А Гознак все время чуть-чуть не дотягивал. Сами знаете, тогда — план, план…

— Нашли? — спросил Башмаков.

— Нашли.

— Ну и что ему сделали?

— Расстреляли!

— Вот жизнь! Человека с такими мозгами за сотню пятирублевок расстреляли! А люди миллиарды уперли — и хоть бы хны! Олигархами теперь называются, — вздохнул Игнашечкин.

— Не все богатые — воры, — тихо проговорила Вета.

— Конечно, есть исключения, — хихикнул Гена.

— Ну, заметили? — спросила Тамара Саидовна.

Башмаков все еще продолжал ощупывать купюру.

— Давай, давай, Трудыч, ты же, ядрена кочерыжка, МВТУ заканчивал!

— А ты-то угадал?

— Нет. С первого раза не угадал. Ты колонны на Большом театре пересчитай!

Но Башмаков уже и сам сообразил, тщательно осмотрел и портик, и квадригу, и вздыбленных коней, и неуклюжего Аполлона с цитрой, пересчитал окна и колонны…

— Вета, а вы угадали? — спросил он.

— Нет, — вздохнула она.

Башмаков зажмурился, потом открыл глаза и глянул на купюру словно бы в первый раз. Глянул и обомлел: вместо слов «Билет банка России» в правом верхнем углу, прямо над увенчанной головой Аполлона, большими буквами было написано: «Билет банка Росси».

— Буквы «и» не хватает! — еще не веря своим глазам, объявил он.

— Правильно! — удивилась Тамара Саидовна. — Вы второй из непрофессионалов, кто сам заметил.

— А кто первый?

— Иван Павлович! — хохотнул Игнашечкин.

— Гена, ты получишь! — Гранатуллина нахмурилась. — Кстати, чем глупее ошибка, тем труднее ее заметить. Даже специальные приборы не считывают.

— И все у нас так! — загоревал Гена. — Хотели с человеческим лицом! А получилось с лошадиной задницей. Банк Росси… Э-эх!

— А доллары поддельные вы как определяете? — спросил Башмаков.

— По-разному. Но чаще — на ощупь или по глазам.

— По чьим глазам? Мошенников?

— Нет, президентов. На фальшивых купюрах у президентов выражение глаз другое.

— Шутите?

— Совершенно серьезно.

Потом зашел Иван Павлович — седой, но бравый, одетый в приталенный пиджак начальник службы безопасности. Он ревниво посмотрел на Игнашечкина и увел Тамару Саидовну. Вета тоже засобиралась и попросила, если будет звонить Дашка, передавать ей привет. На прощание она протянула Олегу Трудовичу смуглую руку: