— Ну ты посмотри на себя, — ворчала она, вытаскивая из моих волос длинную серебристую веточку и несколько сухих бурых листьев. — А башмаки-то где позабыла? Сейчас как прогоню умываться — и будешь у меня сидеть тихо в уголке. — Пыль и впрямь облепила мои голые ноги до колен. Но мама радостно смеялась, а отец как раз привез на телеге дрова для вечернего костра.

— Умоюсь перед тем, как садиться за стол, — пообещала я, стащила гриб и пошла посидеть с Венсой в ее гостиной. Венса поправилась, но она по-прежнему целыми днями просиживала в кресле у окна да рукодельничала помаленьку. Кася написала и ей, но письмо было холодным и неискренним. Я прочла его Венсе вслух, смягчая его, где могла. Венса молча слушала. Мне казалось, в ней угнездилось чувство вины под стать Касиной тайной обиде: мать заранее примирилась с судьбой, которой можно было и избежать. Эта боль исцелится не скоро, если вообще когда-нибудь исцелится. Но я уговорила-таки Венсу пойти вместе со мною на общинную лужайку; я видела, что она устроилась за столом рядом с дочками.

В этом году шатра не ставили: наша деревня устроила себе небольшой праздник, вот и все. Пышное празднество проходило в Ольшанке: так бывало каждый год, за исключением того, особенного, раз в десять лет; а теперь так будет всегда. Пиршество на самой жаре — престранное ощущение для страдной поры; но вот солнце склонилось к горизонту. Мне было все равно. Я уплела здоровенную миску кислого журека с кусочками вареных яиц, и тарелку тушеной капусты с сосиской, и еще четыре блина с вишней. А потом мы все сидели под солнцем и постанывали — как все было вкусно и зачем мы столько съели, — а малышня с визгом носилась по лужайке, пока мало-помалу дети не утомились и не уснули под деревьями. Людек достал лютню и заиграл, поначалу совсем тихо; по мере того как дети задремывали, вступали все новые инструменты, люди хлопали в ладоши и подпевали под настроение; и мы открыли бочку с пивом и пустили по кругу бутыль с холодной водкой из Данкиного погреба.

Я потанцевала с Касиными братьями, и с моими тоже, а потом еще с несколькими знакомыми парнями. Кажется, они подначивали друг друга в уголке, у кого достанет духу пригласить меня, но я не обижалась. Они явно побаивались, что я швырну им в лоб огнем; ну так и я ровно так же обмирала от страха, когда мы еще детьми в сумерках крались через двор старой Ханки воровать крупные сладкие красные яблоки с ее дерева — самые вкусные во всей деревне. Мы были так счастливы все вместе; а я слышала, как в земле у нас под ногами струится песнь реки — вот под эту музыку мы на самом деле и плясали.

Запыхавшись, я с разбега плюхнулась перед маминым стулом. Волосы у меня опять растрепались, мама вздохнула, пристроила мою голову к себе на колени и принялась снова зачесывать их наверх. В ее ногах стояла моя корзинка, и я, не удержавшись, съела еще один плод, золотистый, чуть не брызжущий соком. Я облизывала пальцы и завороженно любовалась на костер, когда Данка резко поднялась с длинной скамьи сбоку от нас. Отставила чашу и проговорила — громко, чтобы все услышали:

— Господин мой.

Перед кругом гостей стоял Саркан. Одна его рука покоилась на ближайшем столе, отсветы огня играли на его серебряных кольцах, и роскошных серебряных пуговицах, и на прихотливой серебряной вышивке по краю его синего камзола: дракон, голова которого начиналась от воротника, тянулся сверху вниз, потом по подолу, а хвост его выходил к воротнику с другой стороны. Кружевные манжеты рубашки топорщились из-под рукавов; начищенные сапоги блестели так, что в них отражалось пламя. Саркан выглядел еще величественнее и роскошнее, чем королевская бальная зала — таких просто не бывает.

Мы глядели на него во все глаза. Он поджал губы: недовольно — сказала бы я раньше; обиженно — как понимала я теперь. Я встала и, облизывая пальцы, подошла к нему. Саркан покосился на мою открытую корзинку, увидел, что я ем, и негодующе воззрился на меня.

— Это просто чудовищно, — заявил он.

— Но они такие вкусные! — запротестовала я. — Как раз созрели.

— Тем быстрее они превратят тебя в дерево, — буркнул Саркан.

— До этого еще далеко, — заверила я. Счастье бурлило во мне смеющимся прозрачным ручейком. Он все-таки вернулся! — Когда ты приехал?

— Сегодня после полудня, — сухо сообщил Саркан. — Приехал за данью, а как же иначе.

— А как же иначе, — подтвердила я. Я не сомневалась, что он еще и в Ольшанку сперва съездил, за этой самой данью, чтобы обманывать себя чуть дольше. Но я не могла заставить себя притворяться с ним вместе, хотя бы того ради, чтобы он попривык к этой мысли. Уголки моих губ сами собою поползли вверх. Саркан вспыхнул, отвернулся; лучше не стало, потому что все таращились на нас с жадным любопытством, слишком опьянев от пива и танцев, чтобы вспомнить об учтивости. Саркан снова обернулся ко мне и нахмурился в ответ на мою улыбку.

— Пойдем, я тебя с мамой познакомлю, — проговорила я. И решительно ухватила его за руку.

Я понимаю, что многих читателей имя Agnieszka поставит в тупик:

оно произносится как «Агнешка».[1] Имя взято из волшебной сказки «Agnieszka Skrawek Nieba» («Агнешка Лоскутик-Неба») в переложении чудесной Наталии Галчиньска: в детстве я без конца просила маму почитать мне про Агнешку. Главная героиня и ее непоседливая корова появляются здесь в небольшой эпизодической роли, а Чаща своими корнями уходит в густой дремучий las («лес» — польск.) из этой сказки.

Эта книга в огромном долгу перед Франческой Коппа и Салли Макграт, которые оценивали ее и подбадривали меня едва ли не всякий день, пока я над ней работала. Большое спасибо Шэ Леви, Джине Патерсон и Линн Лосчин за вычитку на ранней стадии и за советы.

Хочу также поблагодарить моего замечательного редактора Энн Гроэлл и моего агента Синтию Мэнсон, которые с самого начала прониклись и вдохновились этой книгой; и всех сотрудников издательства DelRey за их помощь и энтузиазм.

В первую же очередь хочу выразить признательность и любовь моему мужу Чарльзу Ардаю, благодаря которому моя жизнь и мой труд становятся все лучше и все правдивее. Не всякому автору везет так, как мне: моим первым читателем стал собрат по перу и блестящий редактор, причем живущий со мною под одной крышей. Я так этому рада!

От моей матери и для моей дочки: от корня к цветку. Эвиденс, надеюсь, когда ты немного подрастешь и сможешь прочесть эту книгу, она станет для тебя ниточкой к твоей Babcia («бабушка» — польск.) и к подаренным мне ею сказкам. Я тебя очень люблю.

Наоми Новик родилась в Нью-Йорке в 1973 году. Американка в первом поколении, в детстве она зачитывалась польскими волшебными сказками, в том числе про Бабу-Ягу, а также Толкином. Ее первый роман, «Дракон Его Величества», открывающий цикл «Отчаянный», вышел в 2006 году и уже переведен на двадцать три языка; права на экранизацию романа принадлежат Питеру Джексону, продюсеру кинотрилогии «Властелин Колец» и лауреату Премии Американской академии кинематографических искусств и наук.