Одним последним прыжком я перенеслась к Веретенке, на поляну, где стоял мой собственный древесный домик: я, можно сказать, выпросила его у древнего сонного дуба. С одной стороны от двери дубовые корни образовали широкое углубление, а я выстелила его травой. Я то и дело приносила туда плоды из рощи, на радость ходульникам. Плодов со времен моего ухода поубавилось, зато кто-то наполнил мне поленницу у входа.

Все оставшиеся плоды я сложила в углубление и ненадолго заглянула внутрь. Наводить порядок в доме не было нужды: мягкий мох служил мне полом, а травяное покрывало само расстилалось по постели без всякой моей помощи, когда я вставала поутру. А вот меня привести в порядок очень бы не помешало. Но я потеряла слишком много времени, устало и удрученно бродя по лесу нынче утром. Полдень уже миновал; опоздать мне не хотелось. Так что я лишь забрала письмо для Каси и запечатанный кувшин с водицей из Веретенки и положила их в корзинку, чтобы отдать Данке — пусть отправит в Гидну от моего имени.

Я снова вернулась на речной берег, сделала еще три огромных шага на запад — и наконец вышла из Чащи. Я перешла Верегенку по Заточекскому мосту под сенью молодого и статного сердце-древа.

Лесная королева предприняла последнюю яростную атаку, когда мы с Сарканом плыли вниз по реке искать ее, и деревья наполовину поглотили Заточек, прежде чем мы королеву остановили. Беженцы из Заточека повстречали меня на дороге, когда я уходила из башни. Остаток пути я пробежала бегом — и обнаружила, что последняя горстка отчаявшихся защитников уже собирается срубить свежепосаженное сердце-древо.

Эти люди остались, чтобы задержать Чащу и дать своим семьям возможность спастись, но они были уверены, что им не избежать плена и порчи; при всей своей смелости они себя не помнили от ужаса. Не думаю, что они бы ко мне прислушались, если бы не мой оборванный наряд, спутанные, перепачканные сажей волосы и босые ноги: я выглядела в точности как ведьма.

И даже тогда они не знали, верить мне или нет, когда я рассказала, что Чаща побеждена — побеждена навсегда. Ведь никто такого даже вообразить себе не мог. Но они все видели, как богомолы и ходульники внезапно кинулись бежать обратно в Чащу; и к тому времени ни у кого уже не осталось сил. Так что в конце концов защитники просто отошли назад и предоставили действовать мне. Этому дереву и дня не было: ходульники привязали к нему деревенского старосту и его трех сыновей, чтобы дерево хорошо росло. Я смогла вызволить братьев, а вот их отец выходить отказался: в его животе вот уже с год как угнездился раскаленный сгусток боли.

— Я могу помочь тебе, — предложила я, но старик просто покачал головой. Он уже задремывал, улыбаясь про себя, и его окостеневшее тело, затянутое корой, внезапно растаяло под моими ладонями. Искаженное сердце-древо вздохнуло и выпрямилось. Оно сбросило все свои ядовитые цветы; на ветвях уже появлялись новые бутоны.

Мы все постояли минуту под серебряными ветвями, вдыхая слабый аромат — он не имел ничего общего с одуряющей гнилостной сладостностью порченых цветов. И тут защитники осознали, что они такое делают, опасливо отодвинулись и попятились назад. Мирное сердце-древо внушало им такой же страх, как нам с Сарканом в роще. Никто из нас даже представить себе не мог, чтобы из Чащи пришло что-то такое, что не было средоточием зла и ненависти. Сыновья старосты беспомощно глядели на меня.

— А отца ты вывести не можешь? — спросил старший.

Я принялась втолковывать братьям, что выводить его больше неоткуда, что дерево — это он и есть. Я так устала, что объясняла довольно сбивчиво — ну да такие вещи людям понять трудно, даже жителям долины. Сыновья оторопело молчали, не зная, горевать или нет.

— Он так тосковал по маме, — сказал наконец старший. И все закивали.

Сердце-древо, выросшее на мосту, деревенских жителей не то чтобы радовало, но они хотя бы достаточно мне доверяли, чтобы оставить его где есть. Дерево хорошо прижилось; корни его уже радостно переплелись с бревнами моста, грозя однажды захватить его целиком. На дереве созревали плоды, в нем жили птицы и белки. Мало кто был готов отведать плодов сердце-древа, но вот зверье своему чутью доверяло. И я тоже: я собрала в корзину еще с десяток и пошла дальше, напевая про себя, по пыльной дороге к Двернику.

Маленького Антона семья приставила к стаду; мальчуган лентяйничал, валяясь на травке. Завидев меня, он вскочил на ноги. Он немного занервничал, хотя сейчас все уже попривыкли к моим появлениям. Я бы, наверное, и не решилась прийти домой после всего случившегося, но в тот кошмарный день у меня просто сил не осталось — я чувствовала себя усталой и одинокой, и злилась, и горевала; скорбь Лесной королевы и моя печаль слились неразделимо. После того как я наконец очистила Заточек, мои усталые ноги понесли меня домой сами по себе. Стоило мне появиться в дверном проеме — и мама, ни слова не говоря, уложила меня спать. А сама села рядом и гладила мне волосы, и пела мне, пока я не заснула.

На следующий день все от меня шарахались — когда я вышла на деревенскую общинную лужайку поговорить с Данкой и рассказать ей, как все было, а потом заглянула навестить Венсу и Ежи с Кристиной. Но я все еще была такая усталая, что об этом просто не задумывалась и на всеобщую нервозность внимания не обращала, а спустя какое-то время, видя, что я покамест не подпалила ничей дом и ни в какое чудище не превратилась, все подуспокоились. Я запомнила урок: людям просто надо дать привыкнуть ко мне. Теперь я взяла за правило постоянно заходить во все деревни по очереди — каждую субботу.

Саркан не вернулся. Да я и не знала, вернется ли. Я слыхала из четвертых, не то из пятых рук, что он по-прежнему в столице, наводит порядок, но он не писал. Ну, в правителе, который бы улаживал наши ссоры, мы не нуждались — с этим отлично справлялись наши старосты и наши женщины, да и Чаща уже не представляла былой угрозы. Но деревням порою требовалась магическая помощь. Так что на зов приходила я. Я даже наложила заклинание на их сигнальные костры: когда огни вспыхивали, у меня в домике загоралась одна из свечей, расставленных по числу деревень: так я узнавала, куда мне бежать.

Но сегодня я пришла не работать. Я помахала Антону рукой и зашагала в деревню. На общинной лужайке уже ломились застеленные белыми скатертями столы в честь праздника урожая, а деревенскую площадь отвели под танцы. Там была мама и две старшие дочки Венсы — они расставляли подносы с тушеными грибами. Я подбежала к матери и расцеловала ее, а она обняла ладонями мои щеки и отбросила назад спутанные волосы, сияя улыбкой.