— В январе будет пять лет. Я тогда приготовил лазанью. Мы сидели за столом и ждали его возвращения.

За окном, выстроившись парами, шла большая группа малышей. Детский сад на прогулке. Лассен улыбнулся, глядя на них.

— Мы поставили новые батарейки для фонаря на его велосипед. Он хорошо знал дорогу. Мы ездили этой дорогой вместе несколько раз.

Он помешал кофе, к которому не притронулся.

— Нам сказали, что это была красная машина. Полиция нашла краску на одной из педалей. — Он качнул головой и, к ее удивлению, засмеялся. — Я потом часто сидел на повороте, выглядывая поцарапанную красную машину. Каждый вечер примерно в то время, когда это случилось. — Он развел руками. Она обратила внимание на его тонкие бледные кисти. — Машина так и не появилась. Тогда я стал сидеть там весь день. И опять ничего. — Усмешка снова тронула его лицо. — В конце концов я не мог ничего делать, только сидел и ждал. День и ночь. Смотрел на машины. Думал, что вот-вот она появится. И когда это произойдет, я вытащу этого подонка и…

Лассен прикрыл глаза на мгновение, и она увидела, что ему по-прежнему больно.

— Жена пыталась меня остановить. Но разве я мог? Как? Я потерял работу, потерял друзей. — Он отодвинул чашку и бисквит. — И однажды я вернулся домой и обнаружил, что ее тоже нет.

За окном на тротуаре остановилась женщина, она держала за руку ребенка. Готовилась перейти дорогу. Заурядные моменты жизни, но такие особенные для нее, для Лассена и для других, кто пережил подобное. Ничего более ценного и дорогого для них не существовало.

— Боль потери не отпускает меня ни на секунду. Красная машина отняла у меня не только сына, она отняла все, что я имел. Но я так и не нашел этого человека. Пернилле?

Она отвернулась от окна, встретилась с ним взглядом.

— Вы понимаете, о чем я говорю?

— Но вы все равно не перестаете искать? Разве вы сможете забыть? Разве сможете сдаться?

Лассен мотнул головой. Он казался разочарованным.

— Так думать неправильно.

— Но вы не можете не думать. Вы постоянно возвращаетесь к одной мысли — где он, где эта машина? Вы не в силах перестать. Обманывайте себя сколько хотите, прячьтесь от себя. Это не в вашей власти.

— Нужно отпустить…

Она начала понемногу уставать от его проповеди.

— Тогда скажите мне, что вы забыли. Что смирились с тем, что убийца, отнявший у вас сына, все еще ходит где-то там. — Взгляд за окно. — И возможно, снова убьет чьего-то ребенка.

— А если его так и не найдут? — сказал Лассен. — Вы запрете себя в этом аду навечно?

— Его найдут. Если не полиция, то я сама.

Он моргнул, и снова на его лице мелькнуло разочарование.

— И что потом? — спросил Лассен.

— Прошу меня извинить. Мне пора забирать из школы сыновей. — Она поднялась со стула. — Спасибо за кофе.

В кабинете Хартманна Вебер вновь накрывал стол — бутерброды и кофе. В дверях появилась женщина, и Хартманн не сразу смог вспомнить ее имя… Нетта Стьернфельтт.

Он быстро встал, прошел к двери, заметив, как вскинулась от стола голова Скоугор.

Она была такой же красивой, как он ее запомнил, стройной и изящной. И с тем же тревожным, требовательным блеском в глазах.

— Прости меня, Троэльс, — сказала она. — Я не хотела вот так врываться к тебе.

— Сейчас не лучшее время.

— Я хотела извиниться, если сказала что-то лишнее.

— Ты не виновата. Мне не надо объяснять, что такое полиция.

— Они так неожиданно появились, стали задавать вопросы. Как-то добрались до писем и… Мне казалось, они знали все.

— Да, я разговаривал с полицией, — сказал Хартманн. — Не бойся. Больше никто не узнает. Все будет хорошо.

Она стояла так близко. Ее рука легла на лацкан его пиджака.

— Спасибо, что пришла. Но я сейчас действительно очень занят.

Ее пальцы скользнули по пиджаку вниз.

— Понимаю. Позвони мне, если тебе что-нибудь понадобится. Я буду рада помочь. — Она улыбнулась. — Во всем.

Ее рука осмелела, прикоснулась к белой рубашке, прижалась плотнее. Хартманн отступил на шаг.

— Ладно, — сказала она. — Я пойду.

— Так будет лучше.

Он вернулся в кабинет, встал рядом со Скоугор, погруженной в чтение. Вебер, как обычно в таких случаях, предпочел удалиться.

— Она… она приходила попросить прощения.

Скоугор не отрывала глаз от документов.

— Ты не доверяешь мне? — спросил Хартманн.

Молчание.

Он сел на ее стол, заставил взглянуть на него.

— Не отталкивай меня, Риэ. Это все в прошлом. Я же говорил тебе.

Она отгородилась от него, сложив на груди руки, уставилась в потолок влажными несчастными глазами.

— Риэ!

Стук в дверь. Не дожидаясь приглашения, в кабинет вошел Олав Кристенсен.

— Мне передали, что вы хотели со мной поговорить, — сказал он.

— Мортен! — позвал Хартманн.

Они усадили чиновника напротив. Вебер положил перед собой материал, собранный за последние дни.

— Вы проявляли сильный интерес к квартире, Олав, — сказал он.

— Нет. Ничего подобного. Я просто устроил туда несколько гостей. — Он указал на Хартманна. — С разрешения заместителя мэра.

— Хартманн всего лишь подписывает служебные записки. Ваши гости ни разу не появились.

Его напускная наглость давала трещины.

— Чего вы от меня хотите? Я что, администратор гостиницы? Я только делал то, что мне говорили. Может, мне уже адвоката звать пора?

— Вы сами пользовались квартирой? — спросил Хартманн.

— Не понимаю, о чем вы.

Вебер положил перед ним листок бумаги:

— Шесть месяцев назад вы спрашивали у Дорты, свободна ли квартира на выходных.

Кристенсен взял распечатку собственного письма, прочитал его.

— Если я правильно помню, нужно было разместить поляков, которые делали отчет о системе социального обеспечения.

— Польская делегация жила в гостинице! — отчеканил Вебер. — Я ужинал с ними. Не пытайтесь нас обманывать!

— Да? Ну, тогда я не помню.

Перед ним появился еще один листок.

— За последнее время вы несколько раз бронировали квартиру для людей, которым она была не нужна. Никаких форм при этом никто не заполнял, то есть в архиве об этом ничего нет. Если бы не Дорта…

— Дорта здесь больше не работает. А у людей иногда меняются планы. Так бывает…