— Она была почти пустая.

Лунд пролистала свой блокнот.

— Домработница в тот день делала закупки. Она утверждает, что пополнила все запасы.

Хартманн глянул на адвоката:

— Она бы не выбросила бутылку, если там еще что-то оставалось. Да, я выпил, что из этого?

Лунд молча смотрела на него.

— В тот день была годовщина нашей свадьбы. Мы с женой…

— Так это был особенный день для вас? — сказал Майер.

— Это не ваше дело!

— Вы принимаете успокоительное, — продолжила Лунд. Она взяла со стола пакет с вещественным доказательством. — Мы нашли ваши таблетки.

— Неужели вы готовы на любую низость? Ради чего? Или Бремер обещал вам повышение?

— Алкоголь и сильнодействующие препараты, — покачал головой Майер. — Я в шоке. Вы же политик. Завесили своими портретами весь город. А вы знаете, что это опасный коктейль? Как же так?

— Да, я выпил. Но уже несколько месяцев я не принимал никаких лекарств.

— То есть у вас просто выдался паршивый денек, вы это хотите сказать?

Хартманн ходил по гостиной взад и вперед, глядя на метки, которыми были испещрены стены.

— Вы выпили целую бутылку крепкого спиртного, — продолжал Майер, — приняли парочку веселящих пилюль. Или больше?

— Это становится утомительным.

— Утомительно слушать ваши заверения в том, что вы приехали сюда, напились в стельку и тем не менее точно помнили, что ушли из квартиры в половине одиннадцатого.

— Да! Представьте себе, я помню! И еще я помню, к каким выключателям прикасался. Сколько раз ходил в туалет. Вам интересно? Давайте я возьму вас за руку и мы вместе сходим проверить кнопку лифта…

— Вы поехали на лифте? — спросила Лунд.

— Да. Невероятно, но факт. Я поехал на лифте.

Лунд покачала головой:

— Управляющий зданием утверждает, что в ту пятницу лифт не работал.

Он раскинул руки:

— Ну значит, я пошел по лестнице! Какая разница?

— Хартманн рассказал вам, что он делал в квартире, — повторила адвокат. — Риэ Скоугор подтвердила, что после этого он пришел к ней. — Она взяла Хартманна под руку и повела к входной двери. — Мой клиент сотрудничал с вами, насколько это было возможно. Нам больше нечего здесь делать.

Полицейские посмотрели им вслед.

— Почему этот гад все время врет нам? — вскричал Майер.

Лунд смотрела на чуть смятые простыни в спальне. Никто не лежал на них. На кровати просто посидели, возможно — поговорили.

— Куда же пошла Нанна? — пробормотала она.

Хартманн проезжал мимо длинных охряных казарм Нюбодера, когда ему дозвонился Мортен Вебер:

— Ну, как прошло?

Вопрос показался ему странным. Вряд ли он предполагал более одного варианта ответа.

— Все прошло нормально, Мортен. В чем дело?

— Ты помнишь Дорту? Она у нас временно работала на подмене.

— Не очень.

— Ну, такая приятная женщина? У нее еще спина болела. Я посоветовал ей своего иглотерапевта.

— Да-да, помню, кажется. И что с ней?

Машина катилась по длинной Сторе-Конгенсгаде: кафе и магазины, по левую руку — великолепный купол Мраморного собора.

— Она рассказала мне кое-что интересное.

Хартманн ждал продолжения, но, поскольку Вебер молчал, спросил:

— Что именно?

— Я бы не хотел говорить об этом по телефону.

— Господи, Мортен! Неужели ты думаешь, что и телефон мой прослушивается?

Помедлив, Вебер ответил:

— Может быть. Не знаю. Нам надо поговорить с Олавом. Ты был прав.

Группа поддержки скорбящих собралась в холодном помещении при церкви: десять человек вокруг пластикового стола в пустом безрадостном зале.

Бирк-Ларсены сидели на соседних стульях и слушали истории чужого горя. Рак и автомобильные аварии, сердечные приступы и самоубийства. Слезы живых и молчание мертвых.

Пернилле не слушала. Тайс Бирк-Ларсен кивал, но ничего не говорил.

За окном на голых ветках дерева рвался и вился на ветру потрепанный белый шарфик — словно потерянная молитва.

Когда подошла их очередь, они едва сказали несколько слов. Никто не давил на них. Да, собственно, и внимания никто не обратил — лишь один худощавый мужчина, который гордо держал высоко поднятую голову, даже когда говорил о своем умершем сыне.

Наверное, дело в смущении, думал Бирк-Ларсен. Ему было, в общем-то, все равно. Инспектор социальной службы ясно сказала: либо на собрания, либо обратно в тюрьму. Поэтому он пришел сюда и даже надеялся, что будет какая-то польза. Хотя, при взгляде на отрешенное лицо Пернилле, теперь сомневался в этом.

Ничто не поможет, кроме правды. Только тогда несчастье, постигшее их, уйдет в прошлое. Только тогда они смогут отпустить его. Но правда казалась еще более недостижимой, чем когда-либо.

На улице он предложил положить ее велосипед в кузов фургона и отвезти ее домой.

— Хочу подышать, — сказала Пернилле.

— Ты уверена?

— Увидимся дома.

Она повела велосипед через парковку к выезду на проезжую часть. Там ее неожиданно остановил тот худощавый мужчина из группы. Его звали Петер Лассен.

— Мы не успели толком познакомиться на собрании.

Она пожала его протянутую руку.

— Надеюсь, вам хоть немного поможет наше общение.

— Да, конечно…

Он посмотрел на нее внимательно:

— По-моему, вы так не думаете.

Она хотела уйти, но передумала.

— Я помню, каким нелепым это казалось мне в первый раз, — продолжал Лассен. — Как можно поделиться тем, что ты чувствуешь? Ты думаешь, что твоя боль особенная, не такая, как у других. Так и есть.

— Если мне понадобится ваш совет, я спрошу, — сказала Пернилле с внезапной злостью.

Она отбросила велосипед и быстро пошла вперед, чувствуя, как набегают слезы.

У дороги она остановилась, устыдившись своего поведения. Этот человек был вежлив и любезен. Он не заслужил ее грубости и сарказма.

И она вернулась, попросила прощения.

На лице Лассена появилась робкая, добрая улыбка.

— Не нужно извиняться. Разрешите угостить вас кофе.

Момент нерешительности, и она согласилась.

В крошечном кафе было пусто. Они устроились у окна с капучино и бисквитами.