– А она сильно испортится, если разломить её на две половины – чтобы было по одному воину и половине креста?

Он ответил:

– Это зависит от того, кому эти половинки достанутся.

Девочка сказала:

– Что же ещё нам остаётся делать, если я вижу, что ты хочешь, чтобы я разделила с тобой твой дар, а с ним, возможно, и твою удачу, кроме как разломить монету на две половины? Одна останется тебе, а вторую ты пустишь мне через поток.

Ещё во время её слов юноша вскочил и затанцевал. Он воскликнул:

– О, да ты мудра! Теперь я вижу, что именно этого и хотела от меня моя мать – разделить золото и удачу.

Сказав так, он достал монетку из тряпицы, вытащил свой кинжал, нашёл большой камень и, положив на лезвие золотую вещицу, ударил по ней – достаточно ловко, ведь он был неплохой для своих лет кузнец. Затем он встал и сказал:

– Вот, сделано! Ни один из воинов не повреждён, так как между ними было пустое место. Теперь дело за стрелой и луком!

Девушка нетерпеливо смотрела на него, сдвинув брови: Осберн взял стрелу и приставил её к тетиве.

Затем он сказал:

– Будь осторожна и стой смирно, и тогда половинка будет твоей. Смотри, я пущу стрелу так, что она попадёт в заросший травой утёс между двумя большими камнями, сзади, по правую руку от тебя.

С этими словами он поднял лук и увидел, как девочка подобрала свои юбки, словно чтобы они не помешали полёту стрелы. Он отпустил тетиву, но девочка всё ещё стояла, не шевелясь, и тогда Осберн, засмеявшись, сказал:

– Теперь, дева, иди и найди стрелу и золото.

Она, повернувшись, побежала к утёсу, взяла стрелу и дрожащими пальцами сняла тряпицу. Достав золото, она закричала:

– О, прекрасный воин! Таким и ты будешь изображён на монетке, милое дитя.

Затем она вновь подошла к обрыву и произнесла:

– Вот что странно: ни в прошлую нашу встречу, ни теперь мы не назвали своих имён. И сейчас я хочу сказать тебе, что имя моё Эльфхильд с Холмов Хартшоу. А как твоё имя?

– Эльфхильд, дитя, – ответил он, – моё имя Осберн, сын Вульфгрима, и я из Ведермеля, как уже говорил тебе. Но не думаю, будто это так уж и странно, что мы до сих пор не назвались друг другу, и, надеюсь, теперь, когда мы открыли наши имена, к нам не пристанет несчастье, ибо мне кажется, что имена дают, когда вокруг много людей, чтобы отличать их друг от друга. Что же до нас с тобой, то нас ведь только двое, поэтому достаточно мне называть тебя Девой, а тебе меня Юношей. Хотя мне и любо произносить твоё имя, Эльфхильд.

– А я желаю называть тебя Осберном, – отозвалась девочка. – Кроме того, если когда-нибудь нам с тобой придётся покинуть эти края, то, возможно, мы встретимся среди людей с множеством имён, и так быстрее узнаем друг друга. – Но, о! – неожиданно пылко воскликнула она, – ты не понимаешь, какой замечательный дар ты мне сделал! Ведь если мы сохраним половинки этой монеты навсегда, то благодаря им сможем узнать друг друга, если встретимся во внешнем мире, и лица наши уже изменятся.

Осберн сказал:

– Не думаю, что моё лицо сильно изменится, по крайней мере, до старости. Впрочем, и в старости это вряд ли произойдёт.

Девочка весело рассмеялась:

– О, мальчик Осберн, когда ты станешь мужем, и притом великим, и тебя, возможно, будут называть графом Осберном Вульфгримссоном, почему бы не измениться твоему лицу? У тебя будет борода, свирепый взгляд и уста, привыкшие выкрикивать боевые кличи. Моё лицо тоже вполне может измениться, клянусь всеми святыми. Посмотри на меня: сейчас я похожа на рыжую ворону, костлява, и ноги как веретёна, а ведь я могу вырасти в прекрасную женщину, и тогда ты и в самом деле захочешь увидеть меня. Мне почему-то кажется, что тебя будут любить женщины, и ты сам будешь любить их даже чересчур пылко.

– Со своей стороны, – сказал Осберн, – я думаю, что мне придётся часто убивать: и волков, и других злых существ, стоять перед королями и принимать от них дары, так что времени на то, чтобы любить женщин, останется немного – но тебя, Эльфхильд, я буду любить всегда.

Он покраснел, как краснеют юноши, а не дети.

Эльфхильд же сказала:

– Ты так добр ко мне, и я тоже буду любить тебя всегда. Но ответь мне, Осберн, что мне сделать, чтобы развлечь тебя?

Он ответил:

– Вновь позови к себе своей нежной дудочкой овец, это довольно забавно.

Она весело кивнула головкой, достала дудочку и заиграла, и овцы собрались к ней, толкаясь, как и прежде, и она танцевала и играла довольно долго, а Осберн хлопал в ладоши, смеялся и подзадоривал её, радуясь этому танцу. Поистине, большим удовольствием было смотреть на её чудесные движения.

Наконец, устав, она бросилась на траву на самом краю утёса и сказала, что больше не может танцевать. Осберн сердечно поблагодарил её.

Отдышавшись, она спросила, чем ещё могла бы его порадовать. Он же попросил рассказать, как она жила с теми двумя женщинами, её тётушками, и какими были её ежедневные дела. Тогда она села, как в прошлый раз, болтая ногами над страшным потоком, и начала рассказывать нежным голосом о своих радостях, о своей работе и о своих бедах. Некоторые из этих рассказов были довольно печальными, ибо две её родственницы (а они оказались совсем не старыми – старшей из них исполнилось лишь тридцать лет) обращались с девочкой очень грубо, совершенно не заботясь о ней, о чём речь пойдёт позже.

Спустя некоторое время девочка прервала рассказ о себе:

– Но, Осберн, милый, хотя ты и так добр, что желаешь слушать мои сказки, я не буду их тебе рассказывать. У меня есть истории получше: о паладинах, дамах, замках, драконах и прочем подобном, о чём я когда-то слышала. Некоторые из них мне рассказали мои родственницы, другие – путники, что заходили в наш дом отведать краюхи хлеба, ведь дом наш беден, да ещё, лучшие из этих историй, поведала мне одна старуха, живущая в лачуге неподалёку от нас. Она любит меня и научила меня многому. Я расскажу тебе об этом, если ты хочешь.

– Конечно, хочу, – отозвался юноша. – И ты получишь от меня благодарность. Я хочу подарить тебе ещё что-нибудь.

Девочка ответила:

– Если ты снова и снова будешь повторять те стихи, что сочинил в нашу первую встречу, пока я не запомню их, это будет достойной наградой за мои истории. И если хочешь, можешь сочинить ещё стихов.

– Тогда по рукам, – заключил юноша, – а теперь за работу.

И вот девочка приступила к истории о феях, а когда закончила, Осберн попросил рассказать ему ещё одну. Вторая история была длинной, и когда она завершилась, закончился и день, так что Эльфхильд уже нужно было уходить, прежде чем начало смеркаться. Тогда дети договорились о том, когда встретятся в следующий раз, и Осберну любой день, кроме завтрашнего, казался слишком далёким. Но Эльфхильд сказала, что это небезопасно, ведь тогда её родственницы начнут расспрашивать, где она бывает. И встреча вновь была назначена через три дня, да и то, если бы Эльфхильд не согласилась рискнуть ради очередной истории, она бы назначила её через неделю. И вот дети, довольные, отправились по домам.