Гулько мгновенно остыл, отмахнулся с великодушием короля,который бросил нищему настоящую серебряную монету.

— Не завидуй.

Скопа удивился:

— А чему завидовать? Ты на этих резиновых баб тратишьвсе деньги! Мог бы коттедж получше купить, как у всех нас. И внедорожник, чтобык нему добираться, а то дороги там…

Гулько пожал плечами. Видно было, как не хочется отвечать,объяснять, спорить, доказывать, но Скопа насел, и он ответил с великойнеохотой:

— Ты на живых баб тратишь больше.

Скопа воскликнул:

— Так то на живых!

— А чем они лучше? — ответил Гулькобрезгливо. — Ты надеваешь лучший костюм, покупаешь цветы и шампанское,едешь к ней и пару часов окучиваешь, и все ради того, чтобы посовокупляться. Ая вот встал из-за компа, нажал на кнопочку, дверца шкафчика отворяется, оттудавыходит такая… что у самого замороженного кровь вскипит! А через пять минут, ато и раньше, я снова сажусь за комп.

Скопа сказал саркастически:

— А резиновая баба в шкафчик?

— Сперва помоется, — ответил Гульконевозмутимо. — У нее есть такая прога. Это если она больше не нужна. А такходит по дому, пыль вытирает, чирикает, песенки поет, жопой виляет… Я экономлюне только на цветах и шампанском, как ты понимаешь, но сберегаю самое ценное —время!.. Просто не понимаю, зачем ради такого простого действа, как коитус, ядолжен потратить несколько часов на комплименты, убалтывание, подстраиваниесебя под ее желания и капризы?

— Но как ты не понимаешь, — воскликнулСкопа, — то живая женщина! У нее свои причуды и прихоти! Это же круто:суметь все их обойти и все-таки затащить в постель, добиться своего?

Гулько подумал, наморщил лоб.

— Да-да, в детстве как-то читал Лопе де Вега… илиМольера, не помню. Там бездельники днем спят, вечером сползаются в салоны иохмуряют баб. Целое искусство обольщения существовало…

Скопа сказал гордо:

— Да! И я кое-что из него усвоил! Скажу тебе, сложноеискусство, но того стоит.

Гулько двинул плечами:

— Тебе виднее. Но я человек работающий, мне и минутыжалко, а те салонные ловеласы только волочением за бабами и занимались. Они тамзарубки у себя в спальне ставили, кто сколько сумел поиметь… называли этопобедами! Извини, но я лучше в инете пошарю насчет новых способов расположениянанотрубок, чем буду разрабатывать стратегию убалтывания очередной самки.

Оба начали сердиться, слишком уж диаметральнопротивоположные позиции, я подумывал вмешаться, но заметил, что Скопа слишкомуж наскакивает на Гулько, чересчур придирается к его «резиновым бабам», а этопризнак, если верить психологам, что не уверен в своей правоте и жаждет, чтобыего переубедили.

Гулько, похоже, тоже сообразил, остыл, лицо стало совсеммирным, сказал доброжелательно:

— Да ладно, может, ты и прав. Зайди ко мне на днях,посмотришь моих телок. А то придираешься как-то… в общем. А так будет материал.

Скопа поморщился:

— Да мне даже смотреть на них противно. Извращениекакое-то.

— Тогда просто выпьем.

— Я трансгуманист!

— Теперь и трансгуманистам можно, — сказал Гулькожизнерадостно. — Поставь желудок подороже, не скупись! Все будетпереваривать, ничего лишнего не оставит.

Скопа кивнул:

— Ладно… зайду.

Я обвел взглядом просторный кабинет, что уже и не кабинет,как считаю упрямо, а порно какое-то из-за лишней роскоши и ненужной мебели встиле допотопных луев.

Народ балдеет, хотя сейчас разгар рабочего дня. Да, конечно,мы — руководство, но и верхний эшелон не должен увиливать от работы так ужоткрыто…

Через два кресла от меня Василий Петрович довольнорассказывает Лоре, как его друг Арнольд Изяславич с такой неохотой шел к нам, атеперь гордится, что писал речи НПСам, за них получил восемь престижных премий,подкрепленных памятными медалями, статуэтками и солидным банковским счетом.

Секретарша слушает его с восторгом, я вижу в ее глазах иалчный расчет: Арнольд Изяславич очень интеллигентный и мягкий человек,идеальный кандидат на роль мужа, если правда, что у него еще и банковский счет…

Столько красивых женщин, мелькнула мысль, а у меня никогдане было личной жизни. Ни с одной женщиной ничего не было. Ни-че-го. Секс не всчет, это раньше он был чем-то, а теперь не больше чем дружески похлопать поспине. А то и меньше.

К нам приблизилась Алёна, рослая, с подчеркнуто прямымиплечами, уверенная. В руках уже откупоренная бутылка с яркой наклейкой.

— Коньяк? — спросила она. — Жаль, не самыйлучший…

Скопа отмахнулся:

— Главное не что, а с кем. Ты что такая встревоженная?

— Работа, — объяснила она. — Пластическаяхирургия развивается стремительно, я себя постоянно с ужасом спрашиваю, докаких пор можно вмешиваться в человеческое тело…

— И что? — спросил Скопа с интересом.

Она ответила серьезно:

— Не нахожу ответа.

Скопа зевнул, потянулся до хруста костей.

— А зачем искать? Будущее покажет. Эволюция лишнееотметет.

— Эволюция работает медленно, — заметилаона. — У нас нет миллионов лет в запасе. Уже через десять-двадцать летвозможности по перестройке тела будут такими, что мама не горюй! Не то что матьродная, сам себя не узнаешь…

К нам подсел ближе Тимур, подставил рюмку. Алёна налила ему«с горкой», так что Тимур едва-едва донес до рта, не пролив на пол.

— Особенно, — заметил Скопа, — когда и сознаниеначнем перестраивать.

— Уже перестраиваем, — уточнил педантичныйТимур. — Как будто ты еще можешь жить без модафинила!

Я чувствовал нарастающее раздражение.

— И что, — спросил я громко, — мы в самомделе хотим войти в сингулярность? Все еще хотим?

На меня начали оглядываться сперва в недоумении, но увиделимое злое лицо, стихли, только Тимур развел руками.

— Володя, — сказал он, — ты чего?

— А ты не видишь? — спросил я раздраженно. —Раньше человеческий род безжалостно выпалывали от больных и слабых пещерныемедведи, саблезубые тигры, гигантские волки…

— Судя по фильмам, — добавил он с самым серьезнымвидом, — и динозавры.

— Но ту фигнячую мелочь мы перебили, — сказаля. — Теперь нами занялись крутые рейд-боссы. Семь тысяч телеканаловкруглосуточно крутят три миллиона фильмов и постоянно пополняемые сериалы!Выпалывают куда беспощаднее, не так ли?

Он почесал голову, признался: