…Как я люблю вот такие торжествующе-недобрые взгляды. Наконец-то какая-то реальная тема. Это сладкое слово «интриги»…

…А я ведь абсолютно спокойно чувствовала себя там в роли стороннего наблюдателя. Меня все происходящее касалось… опосредованно. Поскольку напрямую касалось Соловья. Но участвовать в этом? Нет, увольте. Это сугубо ваши личные национальные разборки…

И только потом я поняла. Он ведь предвидел, что все будет именно так гнило. Когда за ним не поднимется никто. И просил меня о помощи именно на такой случай. Когда, кроме меня, за него некому будет вступиться. Если бы я действительно по-бабьи болела душой за этого человека, я вступила бы в эту его чертову партию. И делала бы его дело наравне с ним. Это было бы уже мое дело, а за свое — я бы вцепилась…

Смешно. Он знал, что во всей партии сможет рассчитывать только на одного человека. На бабу с темным… настоящим, которая должна была бы вступить в партию с конкретной целью ее развалить. И та подвела…

Зря ты обзывал меня бабой. Ну какая из меня баба?

Я всегда за собой это знала: я не Ева Браун…

Мы возвращались в свою ссылку поздно ночью на последней электричке. Долго в одиночестве бродили под снегом, дожидаясь на платформе. Мы уже давно и бесповоротно превратились в чету пенсионеров… Это была, может быть, последняя возможность побыть вдвоем.

О своей, о нашей с ним жизни я знала уже только одно. Я страшно устала. От его жизни. От самой себя. От тех тяжелых слоев какой-то мути, которым я позволила наслоиться на меня. И из-под которых меня уже не было видно. Когда ж все это, наконец, закончится? Она читала жизнь, как роман, а он оказался повестью… Для завершения моей собственной повести не хватало только последнего слова… героя моего романа…

— За что ты борешься?.. И что ты вообще делаешь в этой партии, если уверен, что она никогда не придет к власти?

— А я не уверен, что она не придет, — вдруг неожиданно промолвил Соловей. — Это ведь не только от нас зависит. Еще могут совершенно непредсказуемо выстроиться звезды… А борюсь я с Антихристом.

— Очень интересно… Партия безбожников — и вдруг на тебе…

— Почему безбожников?

— Ваш главный — безбожник.

— Он — да. Но я-то — нет… И в партии я занимаюсь сотворением еще большего хаоса.

— Хаос — это и есть Антихрист.

— Во все времена порядок, консерватизм — это было хорошо и правильно. Но во времена перед концом света любой порядок — это порядок Антихриста. Помнишь, я рисовал тебе круг? Так вот, Антихрист хочет как можно дольше задержаться в шаге от самой низшей точки. И построить там свой порядок. Поэтому сотворение еще большего хаоса — это заставит мир дойти до самой низшей точки. Где будет разрушено уже вообще все, вообще любой порядок. В том числе порядок Антихриста. И дальше уже, только после этого, сможет начаться подъем вверх.

И наверное, многие объединятся… Не под этим чудовищным флагом. Додумались, скрестили самое худшее, что было в двадцатом веке… Под зелеными знаменами ислама. Потому что христианство… оно до нас дошло в искаженном виде, в Евангелиях много неистинного, а потом еще и иудеи переделали что-то под себя…

…Ну вот, собственно, и все. Я смотрела в черноту за окном, начиная замерзать и считая в уме остановки. Соловей выбрал какой-то странный вагон. В нем единственном не закрывалась дверь — и не работал репродуктор… Герой сказал свое заключительное слово. Это конец, теперь это — действительно конец. Книга дописана. С ее героем мы расстаемся…

Развязка уже поджидала меня, тихо притаившись в неподвижном снегу возле дома, тенью скользя в красном свете лампы в окне второго этажа, затерявшись в груде сапог в темном коридоре, бесшумно паря в потоке теплого воздуха над газовой плитой…

Соловей долго говорил с Фомичом, закрывшись у него в комнате.

— Завтра утром приедет Аронов. По-видимому, выгонять тебя. Это Фомич сказал… Я не могу никак ни на что повлиять и тебя здесь оставить. Меня самого отсюда скоро могут выгнать… Я тебе еще до съезда все сказал. Решай все эти вопросы сама…

Я подняла на него глаза, плашмя впечатав взгляд в лицо.

Я решу… Я все решу… Я решу все идеально…

Я ВООБЩЕ НЕ БУДУ НИЧЕГО РЕШАТЬ.

Мне здесь больше ничего не надо.

Я смотрела на него со странным чувством. И только пыталась понять…

…Сережа… А что ты сам? А ты сам — что, больше уже вообще никак не контролируешь свою жизнь?

Как же так? А что ты за мужик? Если превратился в тряпичную куклу, у которой не осталось ни крошки своего? А что ты за мужик, если у тебя на твоих глазах за просто так отнимают все, что осталось? Твою, любящую тебя женщину… А ты уже не можешь шелохнуться, чтобы защитить… даже самого себя… А что с тобой сделают дальше? А потом — сделают опять и опять? Сколько еще и по каким частям ты будешь продолжать безропотно сдавать свою жизнь и самого себя?..

Потерять меня — это надо было умудриться…

Куда ты идешь?.. Сережа… До какого предела ты сможешь рушиться вниз, прежде чем начнешь хоть как-то цепляться? Ты хоть сам-то задержись в шаге от самой низшей точки. Ты ведь вообще ни в чем не знаешь предела…

— Слушайте… А чья там наверху повязка?

Этот недоумок с Сириуса вперся на кухню и уставился на нас с видом озадаченного дебилизма. Я вздрогнула, как будто меня ударили. А, кто здесь?! Все вокруг нас заволокло уже многометровым стеклом отчуждения — и он врезался в него, как с разбегу…

— Ну, мы там повязку нашли… — неуверенно пробормотал он, сделав неуловимое движение, как будто приготовился сбежать.

Я сделала над собой мучительное усилие — и вспомнила наконец, где я и кто он такой. Счастья мне это не прибавило… Зато он продолжил уже бодрее:

— У нее на одной стороне серп и молот НБП, а на другой — эмблема РНЕ…

И замолчал, опять озадаченно разглядывая нас. Я…

Я хохотала так, что это чуть не переросло в полномасштабную истерику. Рыдания уже подступали к горлу, слезы готовы были брызнуть из глаз. Суки… Какие же суки… За просто так у меня… отняли любимого мужика…

Но воображение опять невзначай подсовывало мне этот чудовищный гибрид, эту двуличную повязку, — и я сгибалась пополам в новом приступе хохота от этого нестерпимого, убийственного комизма. Как похоже на мою жизнь… О господи!.. Умоляю!.. Упаси вождя однажды воочию увидеть такой шедевр конструкторской мысли! Это же чей-то готовый смертный приговор!..

Нам досталось спать в мансарде на полу. Естественно, Соловей ушел в глухую оборону… Он отвернулся от меня, я и не пыталась к нему приближаться. Сна не было, я тревожно скользила глазами по янтарно-черной темноте. Маленький круглый белый обогреватель напряженно гудел рядом, гоня струю горячего воздуха, и светил красным огоньком. Красиво: красное с белым и черным…