Они не виделись еще четыре года, однако вели оживленную переписку. Весной 1934 года был издан непризнанный шедевр Фицджеральда, «Ночь нежна», после того как публиковался в «Скрибнерс мэгэзин» частями с января по апрель. Скотт к маю не получил новостей от Эрнеста и прямо спросил его мнение: «Тебе понравилась книга? Бога ради, напиши мне и так или иначе скажи». Эрнест же без умолку болтал со всеми вокруг, но особенно с Перкинсом, что Скотт запутался, пытаясь написать книгу, которую ждали от него критики, и его положение лишь осложнялось тем, что Скотт был «опустившимся пьяницей» и что Зельда погубила его. В романе «Ночь нежна» Скотт приближался к манере Эрнеста. Главные герои, Дик и Николь Дайверы, имеют отчасти автобиографические черты, а отчасти списаны с Джеральда и Сары Мерфи. В романе поднимается вопрос о богатстве и богатых – это была постоянная тема Фицджеральда, однако Эрнест все больше испытывал в отношении ее двойственные чувства, потому что сам оказался в мире богатых и начал жить в таких местах, как Бимини и Гавана.

«Роман мне и понравился и нет, – так начинал Эрнест письмо Скотту о «Ночь нежна». – Он начинается чудесным описанием Сары и Джеральда… А потом ты стал валять дурака, придумал им историю, которая с ними никогда не происходила, превратил их в других людей, а ты не можешь делать этого, Скотт». Письмо становилось все более запутанным; Эрнест не знал, рассердился ли он из-за того, что Скотт описал реальных людей, или из-за того, что не полностью уподобил героев реальным прототипам. При этом он сетовал, что Скотт придумал героев, но не додумал образ, слишком взял многое из жизни. Впрочем, к середине тон письма становится дружелюбным, как будто Эрнест переключил внимание на Скотта после того, как долго его игнорировал: «Бога ради, пиши и не думай о том, что скажут, или о том, будет ли книга шедевром». Может, совет и хороший, но он несколько припоздал. Он сказал Скотту оставить Зельду, которая была его «личной трагедией». И перешел к делу: «Хотелось бы увидеться с тобой и переговорить обо всем с тобой трезвым. Ты так дьявольски вонял в Н. Й., что говорить было невозможно». Опять же, верно, но чья бы корова мычала. И хвалил Скотта: «Ты сейчас можешь писать в два раза лучше, чем когда-нибудь раньше», и прибавил: «Я ужасно люблю тебя».

Письмо было «высокофреническим», если позаимствовать слово, которым Эрнест описывал себя в письме Саре Мерфи. Эрнест в самом деле двояко относился к Скотту, точно так же, как к достигнутому Скоттом в «Ночь нежна». По какой-то причине Эрнест не смог похвалить роман, когда тот вышел, однако он сделал это через пять лет, незадолго до смерти Скотта, когда его другу от похвал было уже мало пользы – но и тогда в письме Максу Перкинсу, а не Скотту: «Удивительно, насколько хороша большая часть [романа], – писал Эрнест. – Как бы мне хотелось, чтобы он продолжал писать. Неужели все кончено или он снова будет писать?» Может, потому, что Эрнест посчитал, будто Скотт оставил писательство, он нарисовал Максу психологический портрет своей дружбы со Скоттом. «Всегда чувствовал себя как глупый маленький мальчик, который имеет превосходство над Скоттом – как мелкий грубиян, который издевается над чувствительным, но талантливым мальчиком», – написал он в скобках в постскриптуме и добавил, хорошо подбирая слова: «Когда читал роман, пугался оттого, насколько большая часть его хороша».

Эрнест и Скотт обменялись письмами в декабре 1935 года. Эрнест пригласил Скотта пойти с ним посмотреть боксерский матч в Гаване. Скотт явно был не в восторге от «Зеленых холмов Африки», и Эрнест обиделся: «Был рад увидеть из письма, что ты теперь не знаешь, когда книга – хорошая или что делает книгу хуже обычного» – комментарий, свидетельствующий о том, что Эрнест по-прежнему пытался отделаться от того, какое одолжение Скотт оказал ему редактированием «И восходит солнце». В другом письме Скотту, пять дней спустя, Эрнест начал выражать заботу, сочувствовать по поводу бессонницы, разрушительных последствий алкоголизма и так далее. И вдруг пустился в черный юмор. Шутка заключалась в том, что Скотту нужно было надежно застраховаться и поехать с ним на Кубу, где его могли убить во время революции. Друзья Хемингуэя и Скотта передали бы печень Скотта Принстонскому клубу, одно легкое Максу Перкинсу, а другое – редактору «Сатердэй ивнинг пост» Джорджу Горацию Лоримеру. Если бы они нашли его яички, то передали бы их на борт «Иль де Франс», и корабль доставил бы их в Париж и затем в Антиб, где их бросили бы в море у «Иден рок», а Маклиш прочел бы проникновенные стихи. Эрнест настолько был захвачен фантазией, что даже написал несколько строк стихотворения. Он выпотрошил друга так же аккуратно, как потрошил форель.

Скотт между тем написал и собирался опубликовать в «Эсквайре» цикл из трех эссе, и первое называлось «Крушение». Они были напечатаны в январе, феврале и марте 1936 года и будут выпущены книгой в 1945 году под тем же названием, после смерти Скотта, под редакцией Эдмунда Уилсона. Фицджеральд описывал свои ощущения, будто он тарелка, которая взяла и разбилась, и анализировал, как такое произошло и как можно продолжать после этого жить. Эссе стали классикой, заложив основу для мемуаров с глубоким самокопанием, которые расцветут пышным цветом через несколько десятилетий. И подарили миру самые незабываемые афоризмы американской прозы, например: «В душе, где царит настоящая темная ночь, всегда три часа утра, день за днем». На фоне откровенно исповедальных мемуаров, последовавших за очерками, эссе «Крушение» отчасти утратило свою первоначальную силу, но в те дни читатели и критики с огромным чувством откликнулись на личные откровения – среди них и Эрнест. Словно Скотт сделал что-то противоестественное. «Он как будто почти гордится бесстыдством крушения», – написал Эрнест Максу после публикации первых двух эссе.

Эрнест воспользовался случаем, чтобы перебрать все свои жалобы на Скотта. Он давно утверждал, что тот «не мог думать – никогда не мог» и что ему следует работать и прекратить «хныкать на публике». Эрнест считал, что лучше бы Скотт поехал на другой континент воевать, а не сидел в Штатах в кабинете – тогда его «пристрелили бы за малодушие». Он привел несколько причин, как Скотт дошел до такого положения: он слишком часто писал ради денег (однако в другом месте Эрнест говорит, что Скотт писал для критиков) и так любил юность, что с ее уходом всерьез испугался – последнее замечание было весьма проницательным.

В «Снегах Килиманджаро», мастерском рассказе, который Эрнест начал писать в апреле 1936 года, через месяц после появления эссе «Крушение», он с залпа начнет кампанию в желании похоронить Скотта и его репутацию в потоке ложной информации и клеветы.

* * *

В первой половине 1936 года Эрнест направил творческую энергию на один из своих худших романов и два лучших рассказа. «Иметь и не иметь» на скорую руку был переделан из двух рассказов: «Возвращения контрабандиста», напечатанного в феврале 1936 года в «Эсквайре», и «Одного рейса», вышедшего в «Космополитене» в мае. Эрнест уже начал обдумывать сборник рассказов, где были бы представлены оба произведения, наряду с двумя африканскими рассказами, которые он заканчивал этой весной – «Снега Килиманджаро» (впервые опубликован в «Эсквайре» в августе) и «Недолгое счастье Фрэнсиса Макомбера» (вышел в «Космополитене» в сентябре).