Флит продолжил:

— Такой человек… таких недюжинных способностей, как преподобный Блейки… да перед ним все дороги открыты! Но такой человек… перед которым мы преклоняемся… такой человек, как Айк… Он остается со своим народом! С нами! С БРАТЬЯМИ И СЕСТРАМИ! НА ЮЖНОЙ СТОРОНЕ! ОН НЕ КАКОЙ-ТО ТАМ ПРИСПОСОБЛЕНЕЦ, НЕТ!

По крайней мере так услышал Роджер: «Он не какой-то там приспособленец, нет!» Однако он не был уверен, что услышал правильно, потому что слова Флита потонули в реве прихожан. Тем временем преподобный Блейки принял приличествующий моменту скромный вид. Он благодарно улыбнулся Флиту той самой улыбкой, когда кончики губ чуть опускаются вниз, говоря о смешанном чувстве — счастья и чего-то гораздо более глубокого.

Флит говорил:

— Я счастлив уже тем, что стою рядом с этим человеком, в этой церкви, которой он отдал всего себя.

Он произнес это тихо, низким голосом, как будто давая понять, что рукоплесканий больше не надо.

— Вот совсем недавно преподобный Блейки сказал то, что только он может сказать.

Флит обернулся к преподобному с улыбкой, после чего вновь обратился к прихожанам:

— Он сказал: «Здесь, в этой прекрасной церкви, мы среди своих… мы в укрывающих дланях Господних… именно… в укрывающих дланях Плотника нашего». Но затем преподобный Блейки сказал: «Наступает время, когда мы должны оглянуться, выйти за пределы этих стен и подумать о будущем своих детей, своих братьев и сестер по всей Атланте». Преподобный, как всегда, выразился блестяще. И я лишь хочу добавить маленькое «примечание»… Преподобный сказал, что наши братья, да и сестры — которых меньше, меньше, чем хотелось бы, — …они повсюду: в мэрии, в городском совете… Но когда мне приходится бывать в мэрии, в совете, у меня возникает такое ощущение, что мои собеседники… они вроде как «братья, разбавленные молоком»… Ну, вы-то понимаете, об чем я…

Изумленные возгласы… смешки… гогот… — публика почувствовала, что оратор вот-вот переступит тонкую черту.

— Такое ощущение, что они слушают, но не слышат… Или вообще слышат только самих себя… да-да, себя… Так вот, они не слышат… Имеются у нас такие разбавленные молоком братья, которые привыкли вертеть всем… устраивать все по-своему… Ничего другого, кроме собственной выгоды, знать не знают. Преподобный Блейки верно толкует… прямо в десятку — они привыкли все делать на «западный манер». А на западе у нас Морхаус. Вы только поймите меня правильно. К Морхаусу я отношусь с полным почтением, хотя и не учился там. Точно так же я отношусь и к другим колледжам: Спелман, Кларк, Моррис Браун — все это достойные учебные заведения, старейшие вузы, от появления которых наш народ только выиграл. Но вы наверняка слышали такое выражение — «морхаусец». Только опять же поймите меня правильно. Конечно, если наш брат или сестра стремится поступить в Морхаус или в Спелман, или куда еще — я только «за». Чего следует опасаться, так это мысли о том, что да, я теперь часть… элиты… следует избегать образа жизни… элиты… следует одергивать себя и не управлять городом так, будто ты часть элиты… с ее позой… с позой «папочки, который знает, как лучше»… заключая сделки так и сяк… исходя из собственной выгоды… В общем, скажу вам вот что: не мешает этим братьям как следует узнать собственный народ!

— Говори как есть, Шокко!..

— И сдается мне, — Флит подался к публике; взгляд его горел, — сдается мне, Атланте давно уже пора выбрать своего первого… ЧЕРНОГО МЭРА!

Секундное замешательство и… взрыв: со всех сторон посыпались смешки, хохот… «Говори свое слово, Шокко!..» Бешеные хлопки и утробное «Га-га-га-га-га!..».

— Вы только вспомните: сколько раз наши представители шли на компромисс с деловыми кругами, сколько раз ставили их интересы в первую голову, сколько раз соблазнялись их деньгами в предвыборных кампаниях, даже разделяли беспокойство за гиппопотамов парка Гранта, страдающих от ежегодного Фрикника… А кто побеспокоится о молодых афроамериканцах, которые раньше каждую весну приезжали в Атланту, пока наши представители не начали перегораживать дороги, превращая целые районы в мертвые зоны. А все почему? Потому что, видите ли, юные братья и сестры… у них, видите ли, хватило наглости позволить себе то, что свободно делают белые студенты, — уехать на весенние каникулы и почувствовать себя молодыми… свободными… что называется, оторваться. Так к чему это закручивание гаек в отношении Фрикника? А к тому, что наши юные братья и сестры действуют деловым кругам на нервы, а вы прекрасно знаете, кто туда входит, знаете, что они не живут в южной части Атланты, они сюда ни ногой… разве что на бейсбол к стадиону «Тернер Филд». Который на самом деле следовало бы назвать в честь величайшего бейсболиста, нашего Хэнка Аарона.

Волны эмоций среди прихожан все нарастали и нарастали, достигая пика и разбиваясь: «Ага, точно!..»; «Твоя правда!..»; «Хэнк Аарон!..»; «Говори свое слово, брат Шокко!..».

— Да-да, они вам с три короба наплетут насчет того, что с деловыми кругами надо быть весьма осмотрительными. Конечно, они ведь не хотят «стрессов на нервной почве»… на Северной стороне. Говорю вам — пора… пора установить в Атланте демократию… пора услышать голоса семидесяти пяти процентов… пора призвать наших представителей к ответу… по всей строгости… да, по всей строгости…

«Да-а-а!..»; «Ага-а-а!..»; «Дело говоришь, Шокко!..»; «Сказал свое слово, сказал!..». «МЫ С ТО-БОЙ! МЫ С ТО-БОЙ! МЫ С ТО-БОЙ!» — принялась скандировать толпа.

Роджер, глядя прямо перед собой, метнул взгляд сначала в одну, затем в другую сторону. Он боялся, как бы кто из сидящих рядом не посмотрел на него. Да, на него. Если и существовал такой кандидат в «братья, разбавленные молоком», так это был он, Роджер, в галстучке с зажимом и пиджачке. Но все вокруг были так поглощены речью статного Шокко Флита, что и не думали тратить время на такого заурядного грешника, как Роджер Белый. Роджеру не терпелось побыстрее убраться из церкви, унести свою «разбавленную молоком» шкуру с диктофоном в придачу. Но приходилось ждать удобного момента, ведь бегство посреди выступления Флита наверняка привлечет всеобщее внимание.

Флит знал, о чем говорить с кафедры. Иногда он брал тон Проповедника. Иногда — Соседа, заглянувшего на огонек. Или Доброго Малого, ведущего задушевные беседы с женщинами. Временами — Приятеля, напарника по рыбалке, надежного по жизни парня. Но чаще — Звезды НБА, говорящей о жизни как о баскетбольной игре:

— Однажды наша «Филадельфия» сыграла вничью, и нам назначили повторную. Играли мы с самими «Бостонскими кельтами». А в то время у «кельтов» был Ларри Бёрд. — «Из белых», — отметил про себя Роджер Белый. — Мы отставали — три игры против одной, — а это была пятая. Разница получалась в двадцать одно очко, шел финал. Представляете — двадцать одно очко! И вот наш тренер, Бастер Грант… — «Негр», — снова подумал Роджер, — …собирает всю команду прямо перед скамьей. Ну, вы сами знаете, что в таких случаях говорят тренеры. Когда посреди игры собирают всю команду. Так вот, Бастер Грант был все равно что преподобный Блейки — каждое слово на вес золота. Он не просто решил приободрить нас. А, что называется, сразу взял быка за рога. «Вот что, парни, — говорит он, — сейчас финал, а у нас отставание в двадцать одно очко. Только знаете что? Ерунда все это. Сейчас вы выйдете на поле и сыграете. И сыграете не как побитые собаки. Сыграете так, как будто у вас все еще только начинается. Нечего осторожничать — метать бомбочки с последнего ряда. Покажите настоящий класс. Бросает только тот, кто полностью открыт, и правило касается всех и каждого». Мы поняли, к чему он клонит. У нас был форвард, может, вы даже помните его — Канонир Вайкофф. — «Из белых», — снова отметил Роджер. — Так вот, бросал он отлично, но при этом никогда не видел, что творится вокруг — открыт он сам или нет и какую защиту выставил противник. Потому-то мы и прозвали его Канониром — палил как из пушки, напролом. А вообще-то он Эрик. Бастер Грант ни слова не сказал ему, только задержал свой взгляд на парне чуть дольше, чем на других. «Сейчас вы пойдете и сыграете как команда. Команда, поняли?! Обходите противника при защите, врезайтесь в его ряды при нападении. Покажите настоящую игру!» Наверняка некоторые из вас помнят, что было дальше. Мы вышли на площадку и обыграли «кельтов» в финале со счетом тридцать пять — тринадцать, а в общей игре вышло восемьдесят четыре — восемьдесят три. В нашей команде бросал не один, а семеро, но на долю каждого пришлось очков шесть, не больше. Сам Канонир набрал всего четыре очка, да и то два из них оказались штрафными. Но в той игре он приобрел нечто гораздо более ценное — опыт. Он понял, что можно не только посылать мяч в кольцо, но и передавать его. Так что он стал играть на сто процентов лучше. Мы все с того раза стали играть намного лучше. И не потому, что Бастер Грант дал нам хороший совет, а потому, что его, в общем-то простые, слова дошли до нас… запали нам в душу… Понимаете? В душу.