В конце концов Инман и Чарли попали в бальную залу; там никого не было, кроме нескольких официантов из черных, которые заканчивали сервировку стола. Проектируя бальную залу, Филип Шутцэ превзошел сам себя. Зала получилась громадной, со сводчатым потолком. По бокам во всю длину высились величественные колонны, соединенные вверху арками, украшенные карнизами и лепными венками. Столы, сверкавшие серебром и стеклом столовых приборов, установили перед колоннадами и за ними — по обе стороны; центральную же часть выложенной паркетом залы оставили свободной для танцев.

Инман жестом пригласил Чарли к столику в углу; они сели. О чем Крокер тут же пожалел — его сразу начал одолевать сон. Бессонная ночь давала о себе знать и раньше, но пока Чарли стоял на ногах, ему еще удавалось справляться с сонливостью.

Инман заметил:

— Что-то сегодня ты хромаешь сильнее обычного.

— Да уж, — отозвался Чарли, — в такие моменты я даже жалею, что играл за сборную Теха. — И хотя Инман был в курсе его спортивной травмы, Чарли подумал, что и пусть, черт с ним, сказал и сказал.

Инман мечтательно уставился вдаль.

— Да… сборная Теха… — Потом перевел взгляд на Чарли и низким, прокуренным голосом прибавил: — Я тут все думал поговорить с тобой, ведь ты играл за сборную. В свое время слыл даже большей знаменитостью, чем этот черный сукин сын.

Инман, ты только скажи. А уж я сделаю все, что в моих силах.

— Спасибо, Чарли. — У Инмана вдруг дрогнул голос, как будто еще немного, и он расплачется. — Твоя поддержка для меня много значит. — Инман вздохнул и оглядел залу, дабы убедиться, что ни один официант их не слышит. — Понимаешь, Чарли, я ума не приложу, как мне быть. Ты ведь знаешь, что случилось… Так вот, может присоветуешь что? Это произошло в пятницу вечером, студенты как раз съехались на Фрикник. Помнишь тот день?

— Ну да.

— Представляешь, Чарли, Элизабет прямо в истерике билась. Пережить такое… для девочки это самый жуткий кошмар, какой только можно вообразить.

— Так что все-таки случилось? А то Би… А то подробности мне не известны.

— Все эта чушь собачья, которую студентам втемяшивают в университетах… насчет «многонациональности», «равенства», «сосуществования разных культур»… Ладно, не буду заводиться. Ты ведь и сам понимаешь, так? Что вся эта болтовня — сплошное дерьмо! Ну да бог с ним. В общем, недалеко от кампуса есть одна кафешка, «Авария» называется. Очень популярная среди студентов — там бывают все эти спортсмены экстра-класса, то бишь черные спортсмены. И вот около одиннадцати Элизабет с двумя подругами, тоже белыми, сидят там… заказали себе пиццу… и вдруг заходит сукин сын Фэнон со свитой… с тремя-четырьмя прихлебателями… ну, ты представляешь… Так вот, эта… мразь… слывет знаменитостью Теха. Любой пацан скорее узнает его, чем американского президента. В общем, садятся они прямо напротив той самой кабинки, где сидят Элизабет с подругами. Элизабет видит, что они заигрывают с ними. И она, и ее подруги думают, что это вполне безобидный флирт. Вот до чего доводит всякая болтовня на тему «многонациональности», «равенства», «сосуществования разных культур». Теперь-то времена изменились, но еще совсем недавно как было? Если три белые девушки из приличных семейств сидят в кафе, а ватага ниггеров усаживается напротив и начинает оказывать им знаки внимания, то, какими бы безобидными эти знаки ни были, девушки попросту не обращают внимания. А если приставания продолжаются, встают и уходят. Да, именно ниггеры, ты не ослышался. Вообще-то я нечасто употребляю это слово, да и против черных ничего не имею. Я всю жизнь живу с ними бок о бок, среди них встречается немало тех, которых язык не повернется назвать ниггерами, да вот хотя бы Андре Флит или, скажем, Уэсли Доббс Джордан. Они — люди порядочные, хорошего воспитания. Так что слово это я употребляю нечасто. Однако среди черных попадаются такие, кого иначе как ниггерами и не назовешь, ниггеры — они и есть ниггеры. Вот только современные белые студенты этого не видят. А если и видят, то не вполне понимают, что к чему. — Инман, сокрушаясь, покачал головой, да так энергично, что пухлые щеки не поспевали за его движениями. — И вот им промывают мозги… промывают преподаватели, администрация… все эти чертовы деятели искусств, выступающие по телевидению… втолковывают, что не ответить таким, как Фэнон, значит оскорбить их. И вот, когда этот Фэнон приглашает девушек к себе на вечеринку, они соглашаются — до того им промыли мозги всякой либеральной чушью. Ты только представь! Пятница, одиннадцать вечера, Фрикник… и они соглашаются! Вот до чего девчонкам заморочили головы!

— Как ты говоришь? Он пригласил их к себе на вечеринку? — переспросил Чарли.

— Вот именно. Оказывается, кроме комнаты в кампусе, у этого подонка есть еще шикарная квартира всего в пяти шагах от кафешки. Уж не знаю, кто за нее платит… А хотел бы узнать! Уж я бы тогда этого сукина сына… он бы у меня тогда…

Внезапно Инман умолк. К соседнему столу приближался черный официант с серебряными приборами. Инман глянул на Чарли и улыбнулся. Но улыбка вышла какая-то кривая, похожая скорее на гримасу.

Как только официант отошел, Армхольстер продолжил:

— И вот Элизабет с подружками поднимаются к этому ублюдку, ожидая, что у него дома шумная вечеринка; они убеждены, что обходятся с чернокожим как с равным. Все ради этого «равенства», «сосуществования разных культур» и прочей чуши собачьей… В то время как внутренний голос должен был подсказать ей: «Беги, беги отсюда! От этого парня одни неприятности — у него на лбу написано». Ну, так вот, они поднимаются в квартиру, а там никакой вечеринки нет. Вообще никого. Фэнон этот говорит: «Зато теперь у нас на самом деле вечеринка. Правда?» Девочки — сама наивность, ничего не заподозрили. Да и с чего бы? Их же сбили с толку всякой ерундой вроде «многонациональности», «равенства», «сосуществования разных культур». Они даже немного выпили с этими парнями. Тем временем сукин сын Фэнон уделяет Элизабет повышенное внимание. И ей это, ясное дело, льстит. Во-первых, он — известный футболист, звезда. Во-вторых, она — просвещенная девушка, она за равенство! И уверена, что поступает правильно! И вот когда тот говорит что-то про другую комнату, девчонка думает — парень хочет показать ей свою квартиру. В следующий момент она оказывается в спальне сукина сына. И он набрасывается на нее. Как раз в это время ее подруги, собираясь домой, заходят в комнату в поисках Элизабет.

— Так, значит, у тебя двое свидетелей!

— Я тоже так думал. Но не тут-то было. Эти девочки чего-то боятся. Уж и не знаю чего. Обе клянутся, что никто им не угрожал. Но если тебе угрожают и ты напуган до смерти, то, само собой, будешь все отрицать. Так что я прямо не знаю, как быть.

— А что Элизабет? — спросил Чарли.

— И не спрашивай! — застонал Инман. — Поначалу она никак не могла успокоиться, все боялась из дому выйти. Взяла даже с меня обещание, что я никому ничего не расскажу. И уж тем более не стану связываться с полицией и заявлять в университет. При одной только мысли о том, что ее имя будет стоять рядом с именем этого… животного… да еще в связи с сексуальным домогательством… ее охватывает омерзение. Слава богу, она все же оправилась настолько, чтобы выезжать, улыбаться, говорить с другими… Спасибо хоть на этом.