снимет напряжение с вас двоих. Это отделит опиумную войну от убийства, разве ты не видишь? Это освободит вас...

— Прекратите, — сказала Виктория. — Мы не позволим тебе.

— Конечно, не позволим, — сказал Рами. — Кроме того, это эгоистично — ты не можешь выбрать легкий путь.

— Как это легкий...

— Ты хочешь поступить правильно, — сказал Рами с уверенностью. — Ты всегда так делаешь. Но ты думаешь, что правильный поступок — это мученичество. Ты думаешь, что если ты будешь достаточно страдать за грехи, которые ты совершил, то тебе будет отпущено.

— Я не...

— Вот почему ты взял на себя вину за нас той ночью. Каждый раз, когда ты сталкиваешься с чем-то трудным, ты просто хочешь, чтобы это прошло, и ты думаешь, что способ сделать это — самобичевание. Ты одержим наказанием. Но так не бывает, Птичка. То, что ты попадешь в тюрьму, ничего не исправляет. Твоё повешение на виселице ничего не исправит. Мир все еще сломан. Война все еще идет. Единственный способ искупить вину — это остановить ее, а ты не хочешь этого делать, потому что на самом деле все дело в том, что ты боишься.

Робин подумал, что это было крайне несправедливо.

— Я только пытался спасти вас той ночью.

— Ты пытался снять себя с крючка, — не без злобы сказал Рами. — Но все, что делает жертва, — это заставляет тебя чувствовать себя лучше. Она не помогает остальным, так что это бессмысленный жест. Теперь, если вы закончили с великими попытками мученичества, я думаю, мы должны обсудить...

Он запнулся. Виктория и Рами проследили за его взглядом до двери, где стояла Летти, прижав руки к груди. Никто из них не знал, как долго она там простояла. Ее лицо было очень бледным, только на щеках виднелись два цветных пятна.

— О, — сказал Рами. — Мы думали, что ты спишь.

Горло Летти пульсировало. Казалось, она вот-вот разразится рыданиями.

— Что такое, — спросила она дрожащим шепотом, — «Общество Гермеса»?

— Но я не понимаю.

Летти повторяла это последние десять минут через равные промежутки времени. Неважно, как они объясняли — необходимость Общества Гермеса и бесчисленные причины, по которым такая организация должна существовать в тени, — она продолжала качать головой, ее глаза были пустыми и непонимающими. Она выглядела не столько возмущенной или расстроенной, сколько озадаченной, как будто они пытались убедить ее, что небо зеленое.

— Я не понимаю. Разве вы не были счастливы в Вавилоне?

— Счастлив? — повторил Рами. — Наверное, никто никогда не спрашивал тебя, мыли ли твою кожу соком грецкого ореха?

— О, Рами, правда? — Ее глаза расширились. — Но я никогда не слышала — но у тебя прекрасная кожа...

— Или говорили, что тебя не пускают в магазин, по непонятным причинам, — продолжал Рами. — Или нарезали вокруг тебя широкий круг на тротуаре, как будто у тебя блохи.

— Но это просто глупость и провинциальность оксфордцев, — сказала Летти, — это не значит...

— Я знаю, что ты этого не видишь, — сказал Рами. — И я не жду от тебя этого, это не твой удел в жизни. Но дело не в том, были ли мы счастливы в Вавилоне. Дело в том, чего требует наша совесть.

— Но Вавилон дал вам все. — Летти, казалось, не могла пройти мимо этого вопроса. — У вас было все, что вы хотели, у вас были такие привилегии...

— Не настолько, чтобы мы забыли, откуда мы родом.

— Но стипендии — я имею в виду, что без этих стипендий все вы были бы — я не понимаю...

— Ты ясно дала это понять, — огрызнулся Рами. — Ты настоящая маленькая принцесса, не так ли? Большое поместье в Брайтоне, лето в Тулузе, фарфоровый фарфор на полках и Ассам в чашках? Как ты можешь понимать? Ваш народ пожинает плоды империи. А наши — нет. Так что заткнись, Летти, и просто послушай, что мы пытаемся тебе сказать. Это неправильно, что они делают с нашими странами. — Его голос стал громче, жестче. — И это неправильно, что меня учат использовать мои языки для их блага, переводить законы и тексты, чтобы облегчить их правление, когда в Индии и Китае, на Гаити и по всей Империи и во всем мире есть люди, которые голодают и умирают от голода, потому что британцы предпочитают класть серебро в свои шляпки и клавесины, а не туда, где оно может принести пользу.

Летти восприняла это лучше, чем думал Робин. Она сидела молча, моргая, с огромными глазами. Затем ее брови нахмурились, и она спросила:

— Но... но если дело в неравенстве, то разве вы не могли поступить в университет? Существуют всевозможные программы помощи, миссионерские группы. Есть филантропия, знаете ли, почему мы не могли просто обратиться к колониальным правительствам и...

— Это немного сложно, когда вся суть учреждения заключается в сохранении империи, — сказала Виктория. — Вавилон не делает ничего, что не выгодно ему самому.

— Но это неправда, — сказала Летти. — Они постоянно вносят свой вклад в благотворительность, я знаю, профессор Леблан проводил исследования лондонских водопроводов, чтобы не было так многоквартирных домов, и по всему миру существуют гуманитарные общества...

— Знаете ли вы, что Вавилон продает слитки работорговцам? — перебила Виктория.

Летти моргнула.

— Что?

— Капитал, — сказала Виктория. — Латинское capitale, происходящее от caput, превращается в старофранцузское chatel, которое в английском языке становится chattel. Скот и имущество становятся богатством. Они пишут это на брусках, прикрепляют их к слову «скот», а затем прикрепляют эти бруски к железным цепям, чтобы рабы не могли сбежать. Знаешь, как? Это делает их послушными. Как животные.

— Но это... — Летти быстро моргала, словно пытаясь вытряхнуть пылинку из глаза. — Но, Виктория, работорговля была отменена в 1807 году.

— И ты думаешь, они просто так прекратились? — Виктория издала звук, который был наполовину смехом, наполовину всхлипом. — Ты думаешь, мы не продаем бары в Америку? Ты думаешь, британские производители до сих пор не наживаются на оковах и кандалах? Ты не думаешь, что в Англии до сих пор есть люди, которые держат рабов, просто им удается это хорошо скрывать?

— Но Вавилонские ученые не...

— Это именно то, чем занимаются ученые Вавилона, — злобно сказала Виктория. — Я должна знать.