Мне было больно. Господи, как же мне было больно! Грудь моя стеснилась, и я утратила способность дышать. Я дрожала всем телом и не могла больше сдерживаться.

– Почему? – вскричала я, падая на колени. – Ну почему ты так со мной поступил, Лиам? Почему ты меня покинул? Мне тоже было больно и гадко. Ты не должен был уезжать, ты не имел права…

Я выла от горя и стучала кулаками по его бедрам, прижавшись лицом к мокрому килту. Я рыдала, всхлипывала, стонала. Лиам тоже опустился на колени, сжал мое лицо своими большими ладонями и посмотрел мне в лицо. Черты его исказились от горя.

– Gabh mo liesgeul, mo chridhe[96], – сказал он едва слышно.

Его горячие руки, казалось, обжигали мои мокрые щеки. Он удрученно смотрел на меня.

– Почему? Ну почему, Лиам? Почему ты меня покинул? Я думала, что это ожидание убьет меня… – никак не могла успокоиться я.

Он тоже дрожал всем телом. Потом Лиам закрыл глаза, чтобы хоть как-то скрыть волнение, но на лице его по-прежнему отражалась душевная боль, которую он испытывал. С губ его сорвался долгий стон – душераздирающий хрип, заставивший мое сердце сжаться, – и он притянул меня к себе. Стук в его груди отозвался эхом во мне, и наши сердца забились в унисон.

Стоя на мокром и холодном полу, мы искали тепла друг у друга, упивались запахом друг друга, и наши тела говорили друг другу то, чего не сказать словами. Еще шаг – и расстояние, нас разделявшее, исчезнет… Мое сердце дрогнуло.

Он чуть отстранился, чтобы посмотреть на меня, и я увидела, что в глазах его блестят слезы. И сказал слова, которые в следующее мгновение намеревалась произнести я сама:

– Я люблю тебя. Я люблю тебя, a ghràidh. Господи, как же я тебя люблю!

– Лиам, mo rùin…

Он заглушил крик моего сердца своими жаждущими губами, и я растаяла, словно снег на солнце, растаяла в его руках, заново познававших мое озябшее тело. Его пальцы, горячие, как угли, скользили по моей влажной коже и согревали меня. Скоро внутри меня разгорелось столь же жаркое пламя. И горело оно благодаря ему, ради него…

Лиам поднял меня и перенес на кровать, заскрипевшую под весом наших тел. Мы стали лихорадочно срывать друг с друга мокрую, липнущую к телу одежду. Жесты его были стремительными, но нежными – он хотел наверстать потерянное в разлуке время. Я призывно раздвинула бедра и застонала от наслаждения, когда он вошел в меня.

– Я буду твоим портом, если ты станешь моим, a ghràidh, – прошептал он. – Я стану твоим якорем в бурю, если ты станешь якорем для меня.

Он медленно двигался во мне, и взгляд его проникал в самую душу.

– Ты спрячешь голову у меня на плече, когда тебе будет грустно. Я хочу быть частью тебя, жить в тебе – сегодня, завтра, всегда!

Движения его ускорились. Он проникал в меня все глубже, а я, цепляясь за простыню, подавалась ему навстречу.

– В горе и в радости, a ghràidh, – прохрипел он, закрывая глаза.

– В горе и в радости, – повторила я на одном дыхании, и тело мое растворилось в море чистейшего наслаждения. – О Лиам! Да, я люблю тебя…

Наши крики и наши тела слились в одно, уцепились друг за друга, ища искупления для наших душ и удовлетворения для наших тел. Задыхаясь и не разжимая объятий, мы упали на мокрую простыню, и волосы наши рассыпались по подушкам.

– Tha gaol agam ort[97], – прошептал он мне на ухо через несколько секунд. – Я не могу жить без тебя. Я словно мертвец, когда ты далеко.

Он привстал на локте, чтобы видеть мое лицо, и убрал с моей щеки несколько влажных прядей.

– Без тебя я словно обломок корабля после крушения, – сказал он хриплым голосом. – У меня было время подумать, и я понял…

– Что ты понял?

Пальцы мои пробежали по мягким волосам у него на груди, и я услышала биение его сердца.

– Я понял, что, когда тонешь, не раздумывая, хватаешься за то, что обещает спасение. Я понял, почему ты пошла на эту сделку с Даннингом. Я тоже готов сделать что угодно, если от этого будет зависеть твоя жизнь.

Он помолчал, и пальцы наших рук переплелись. Но лицо его вдруг помрачнело.

– Кейтлин, прошу, прости меня… Прости за то, что я с тобой сделал, за то, что тогда наговорил тебе… Я боялся, что, когда вернусь, тебя здесь не будет. Я бы умер, если бы ты от меня ушла, но и этот твой поступок я бы понял и не стал осуждать.

Я прижалась к нему, трепеща от волнения. Он накрыл нас одеялом.

– Никогда больше не уезжай от меня, Лиам! Никогда без меня не уезжай!

Он поцеловал меня в плечо.

– Никогда! Обещаю!

Только теперь, когда тело мое насытилось, а душа успокоилась, я смогла забыться сном, в котором не было ни переживаний, ни тревожных видений.

Месть не смывает оскорбления.

Кальдерон

Проснувшись на рассвете, я поняла, что едва могу шевельнуться, – тяжелая нога Лиама, переброшенная через мою ногу, прижала меня к постели. Я почти забыла эту его привычку вторгаться на мою часть кровати. Не знаю, была ли она следствием подсознательного желания защитить меня, проявлением инстинкта собственника или же простой потребностью в телесном контакте. Возможно, всего понемногу. Я провела пальцем по его мускулистому бедру. Он что-то пробормотал во сне и шевельнул ногой. Я отодвинула волнистые волосы, упавшие ему на лицо, и долго любовалась родными чертами, которые снились мне столько ночей подряд. Его полные, красиво очерченные губы, казалось, улыбались.

– Что тебе снится, mo rùin? – прошептала я.

Кончиком указательного пальца я провела по его угловатой челюсти, покрытой мягкой золотистой трехдневной щетиной.

– Доброе утро! – тихо сказала я и улыбнулась.

Он притянул меня к себе и нежно поцеловал в губы.

– Доброе! Тебе хорошо спалось?

Я, вздохнув, кивнула.

Он смотрел на меня сквозь ресницы, а рука его медленно поднималась по моему боку. Наткнувшись по пути на прядь моих распущенных волос, он накрутил ее на палец. Потом – тишина… Обволакивающая тишина, наполненная морем невысказанных слов, сожалений, криков и стонов. Наконец наши взгляды встретились, и я прочла в его глазах страдание и мольбу о прощении.

Лиам сел на кровати и потер лицо ладонями, прогоняя сонливость. Какое-то время он смотрел на меня через плечо. В утреннем свете тонкий шрам у него на спине казался белым. Осмотрев меня с головы до ног, он улыбнулся одними уголками губ.