люди о грустящей девушке, шедшей по следам милого, проложенным на золотом песке.

Песня простиралась над пустырем, уходила за город, в отдаленные места, и отдавалась эхом по лесным окрестностям. В грустящие мотивы черноземных людей вливались залихватские переливы гармошки, позвякивание трензелей и бубенцов — музыкальных инструментов настырных туляков.

Под гармошку плясали рязанцы, добивающие остатки лаптей, подковыренных ремнями.

Люди жгли костры, пламя обагряло их лица, согретые и умиленные. Дым стелился над пустырем, путался в бурьяне и уходил до пределов облачной высоты.

По утрам пустырь оглашался визгом пил, стуком топоров, лязгом железа и приглушенными ударами упорных долбилыциков.

Бурьян постепенно сходил с пустыря, и люди по первоначальности строили для себя барачное жилье.

Прохор Матвеевич по утрам совершал обход пустыря и, обозревая барачное построение, угнетался его временным возникновением: он уважал все то, что впрок, построенные же бараки после сезона предназначались в снос.

Прохор Матвеевич, ввиду общей людской нерачительности, затосковал о пустыре, как о носителе долговременности.

Не одобрив движение деревни на отхожие промыслы, он угнетался кратким словом «отходник» как определителем текучести рабсилы.

— Пришли, дьяволы, скопом, а отойдут поодиночке! — ворчал он.

Углубляясь в изучение объективных причин, породивших опустошенное место в деревне, Прохор Матвеевич утверждал, что строптивые мужики, не восприняв в полной мере государственного регулирования в части доведения до отдельного двора плановых начал, пошли поголовно в отход. Он будто бы обнажал корни причин, подбивающие мужика на отход и объяснял их приход в город потерей интересов к земле как к прочной производственной базе.

Чтобы подтвердить свое заключение обоснованным доводом, Прохор Матвеевич имел попытку вызвать одиночных отходников на тон задушевного разговора, что ни в коей мере ему не удавалось.

Отходники отвечали на его вопросы уклончиво, не доверяя его благим намерениям: они замыкались в себе, явно чувствуя, что собеседник не там обнажает корень, где зиждется социальное зло.

Не теряя надежды в дальнейшем отыскать простолюдина для разговора по душам, Прохор Матвеевич, проходя однажды по улице, встретил человека с резким крестьянским обликом, но одетого в платье, приближающееся к городскому покрою.

Что-то неприметное лежало в лице того человека, высматривающего исподлобья, отчего лоб его покрывался морщинками. На тусклом челе того человека лежало нечто горделивое, и его обширный корпус облекался в пристойную форму. Борода того человека осеклась, но было приметно, что некогда она имела окладистый вид и встречный ветер не однажды трепал ее пышные пряди. Прохор Матвеевич припомнил, что этого человека он встречал где-то раньше, но в моменты, более обрамленные величием последнего, хотя, правда, тот человек и тогда не менял вида общей скромности и нарочитого простодушья.

Человек тот и тогда, и теперь явно хитрил, но Прохор Матвеевич, не приметив черты подобного рода, отнесся к нему почтительно, как к личности, чем-либо в жизни отличительной.

Встретившийся человек тоже посмотрел в сторону Прохора Матвеевича, но с полным достоинством, без заискивания и улыбки.

— Сдается мне, что лицо твое знакомо, — сказал тот таинственный человек, остановившись.

— Я тоже думаю, что так, — согласился Прохор Матвеевич.

— Спасибо и на том, — проговорил таинственный человек, — Егора Бричкина теперь обычно не узнает никто. — Бричкин вздохнул, разгладил бороду и почесал переносицу. — А в свое время и Егор Бричкин гремел славою на весь Союз.

— Егор Петрович! — приветствовал Прохор Матвеевич.

— Самый он, — улыбнулся Бричкин. — Вот я теперь и думаю: в какой город ни поезжай, везде знакомые есть…

— Почтенная личность всему миру должна быть известна, — тихо промолвил Прохор Матвеевич.

Егор Петрович нарочито вздохнул и отмахнулся рукой.

— Нечего сказать — нашел почтенную личность, обгадили эту личность, вот что!

— Каким манером? — удивился Прохор Матвеевич.

— Будто бы неведомо?

Прохор Матвеевич, в самом деле, не знал о снятии Бричкина с должности в «Центроколмассе» и не предполагал и теперь, что приехал он из деревни Турчаниново, где проживал последние пять лет.

— Спохватился, эка ты! — укоризненно качал головой Егор Петрович.

— Каким же это манером устранили от дела столь рассудительное лицо? — изумился Прохор Матвеевич.

Егор Петрович сделал важный вид, ткнул в собственный лоб указательным пальцем.

— Ты постой-ка, друг мой. Дай-ка мне припомнить, кто ты такой?

Придавая собственной физиономии размышляющий вид, Егор Петрович будто бы углубился в догадках.

— Убей — не вспомню. Ты ведь знаешь, сколько вашего брата перебывало в моем кабинете? Не меньше ста человек с каждого города.

— Вестимо много! — опечалившись, согласился Прохор Матвеевич.

Учтя обстоятельство, что встретившийся человек может раскланяться и безрезультатно уйти, Егор Петрович некоторым образом поспешил с признанием.

— Уж не ты ли Соков? — назвал он Прохора Матвеевича по фамилии.

— Я самый, — обрадовался Прохор Матвеевич.

— Теперь припоминаю: ты в мою бытность в Центроколмассе доставлял туда либо сарпинку, либо миткаль.

Они крепко пожали друг другу руки, и Егор Петрович, осмотревшись кругом, нагнулся, дабы сообщить Прохору Матвеевичу что-то на ухо.

— Может, теперь ты и разговаривать со мной не станешь? — сухо спросил он.

В лице Прохора Матвеевича обнаружился полный покой и некое удовлетворение. Он тихо произнес:

— Что ты! Что… я даже рад встретиться.

Осмотревшись в свою очередь, Прохор Матвеевич пригласил Бричкина на обед, дав ему свой точный адрес.

Продолжая в одиночестве дальнейшее шествие обычным шагом, Прохор Матвеевич, размышлял о том, что шепнул ему на ухо Бричкин, хотя тайны это обстоятельство ни для кого не составляло.

— Сначала возвели, а затем опустошили! — громко воскликнул он.

…Возвратившись к обеду домой, Прохор Матвеевич застал у себя Бричкина, явившегося по приглашению незамедленно.

Егор Петрович уже хлопотал вокруг Клавдии Гавриловны, помогая ей по хозяйству. Он прочно освоился в чужой квартире и умело щипал лучину для разжигания углей в самоваре.

Егор Петрович принес в бытовой застой Соковых какое-то обособленное оживление, и казалось, что его прочное обоснование в жизни вообще выгодно отличалось от обоснования Прохора Матвеевича.

Егор Петрович избрал способ не сомневаться, а констатировать все точным утверждением. Он одобрял некие благие, по его мнению, правительственные порывы в общем порядке, осуждая всего лишь незначительные детали в части поспешности принятия мер.

Егор Петрович видел восходящую точку в деле социалистического переоборудования деревни, однако не воспринял действие в части устранения с социалистического горизонта людей, прочных в хозяйственных устоях.

Он был склонен к ускоренное движения, однако это движение должно было зачинаться с прочного места и на весьма обоснованной базе.

— Сам посуди, — внушал он Прохору Матвеевичу, — если ты катишь твердый ком по мягкому снегу, то снег-то на ком так и накатывается пластами.

— Сначала ешь, а затем расскажешь, — делал Прохор Матвеевич Бричкину сердечное замечание, сам же мысленно проникался в политическую установку последнего.

— Есть-то я ем, — свидетельствовал