Фабрики и заводы расположились на берегу, их небольшие, но стройные корпуса держали трубы торцом, дымя в беспредельность вселенной. Корпуса отличались красным цветом, а за ними лежали пустыри с оврагами, занесенными снегом.

По городским улицам тянулись бесконечные обозы, груженные железными балками, цементными бочками, тонким тесом и ящиками, наполненными гвоздями. Когда обозы замирали в движении, тогда копошились люди, наполнявшие улицы возгласами, расталкивали приземистые сани упорными плечами.

За городом на снежных пустырях ложились груды камней, штабеля цветистого кирпича, и лязг железных плашек нарушал молчаливый покой пространства. Подводы и люди вкрапливались мелкими движущимися точками, ползли по снежным пустырям, и снежное поле покрывалось тысячами нитей посеревших троп.

Улицы заполнялись говором крестьян, подвозивших грузы для подспорья в оборудовании металлургического гиганта. Мужики распахивали полы зипунов, стучали каблук о каблук и, засунув за пояс кнутовища, вертели цигарки.

Обнаружив многочисленное количество мужицких подвод на улицах города, Прохор Матвеевич чего-то оробел: он полагал, что зима — это долгое празднование мужиков, просушивающих суконные онучи над печкой и греющих голое брюхо на горячих кирпичах.

— Явно, что мужик погнался за длинным рублем, — произнес Прохор Матвеевич.

Зная множество русских пословиц, он тихо добавил:

— Мотри, не потеряй рубля короткого.

— Какие слова, Проша, ты про себя обронил? — полюбопытствовала Клавдия Гавриловна.

— Про мужицкую стихию, Клашенька, думаю, что мужик-де себя подведет и нас тоже.

— Верно, Проша, — согласилась Клавдия Гавриловна. — Ноне подвох пошел обоюдный. Где-то сказано: «Кто кого?»

— Вестимо, что мы — мелкую буржуазию! — бросил реплику Барабуля, нечаянно догнавший супругов.

Прохор Матвеевич вздрогнул от неожиданных слов, но, обернувшись, радостно приветствовал друга, протягивая последнему руку.

Будучи учтивым, Барабуля почтил первоначальным пожатием руки Клавдию Гавриловну, а затем уже поздоровался с Соковым.

— Ты думаешь, что мы — мелкую буржуазию? — переспросил Прохор Матвеевич.

Барабуля счел неуместным отвечать на прямой вопрос, заторопился вперед: он поспешал к обозам, чтобы отобрать краткое мнение мужиков об успешности проведения социалистического оборудования…

— Ну, вот! И этот, дьявол, обогнал! — обиделся на Барабулю Прохор Матвеевич.

Не разрешая по существу вопроса «кто кого», Прохор Матвеевич полагал, что лучше бы, если бы «никто и никого». Тогда бы, по его мнению, жирели мужики, согретые печкой, выпекая сдобные блинцы по будням…

…Как-то раз в кабинете Прохор Матвеевич заторопился позвать служебное лицо, но на его крик никто не пришел.

— Постой-ка, друг, — заметил Марк, — тебя лично надо в полной мере электрифицировать!

Марк немедленно распорядился, и на письменном столе Прохора Матвеевича была установлена кнопка для электрического звонка.

Прохор Матвеевич был затаенно благодарен другу, однако словесно обозвал его затею несерьезной детской забавой.

Он долго смотрел на кнопку, что-то соображая, и украдкой от присутствовавшего Марка тихо нажал ее. В смежной комнате рассыпалась чистая трель, и по миновению нескольких секунд в дверях кто-то почтительно появился. Прохор Матвеевич увидел резервного конструктора-рационализатора Анатолия Притыкина, когда на зов должен был явиться управдел Евлампий Курочкин.

— Это ничего-с! — произнес Притыкин, заметив недоумение Сокова. — Я могу товарища Курочкина заменить с… с… если что.

Прохор Матвеевич пожал плечами, но ничего не ответил.

— Так что позвольте доложить, — продолжал Притыкин, пользуясь молчанием. — Товарищ Курочкин с… с… вышли с… сс… по естеству… А я, как ожидавший приема вашего, по особо важному делу…

— Тогда докладай, ежели важное дело, — одобрил Прохор Матвеевич.

Притыкин подскочил ближе и, прихлопнув ножкой, остановился у директорского стола.

— Новое изобретение… с!.. — воскликнул Притыкин, размахивая объемистой тетрадкой в кожаном переплете перед носом Прохора Матвеевича.

— Опять какие-либо специальные кормушки! — насмешливо бросил Марк и удалился из кабинета на некоторое время.

— Нет… сс!.. Изобретение для людей… с… а не для скота… сс..

Притыкин с особой развязностью пододвинул стул к столу Прохора Матвеевича и, не ожидая приглашения, поспешно стал перелистывать тетрадь. Правда, в тетради записей не было, как не было и чертежей изобретения, но Притыкин пояснил словесно, что на кантике тканей надо ставить красную метку через каждый метр.

— Это же, собственно говоря, изобретение политического порядка! — восклицал Притыкин. — Подумайте только: нет надобности размерять ткани в магазинах. Мужик пришел и сразу видит метровую отметку, как государственную метрическую меру,

Притыкин раскрыл тетрадь и огласил цифровые данные, записанные где-то на кончике листа.

— Я требую патент на изобретение… с… с!.. Патентик, понимаете… с… с!.. — гремел Притыкин, чувствуя себя полным победителем в области рационализации. Притыкин отклонился и, прихлопнув каблуками, с достоинством отбыл к двери. — Курочкина прикажете… сс!.. — сказал он, покорно склонив голову.

По уходе Притыкина в кабинете воцарилось молчание, и Прохор Матвеевич долго думал об изобретении последнего. Притыкин не казался Прохору Матвеевичу неприятной личностью. Правда, Притыкин наук не кончал, но при деятельности Прохора Матвеевича стал за специалиста, не был техническим лицом, но занимал должность рационализатора.

Прохор Матвеевич встал, прошелся по кабинету, а затем сел на стул, стал тихо подводить итоги экономии в торговле, благодаря открытию Притыкина, и цифры показывали ему миллионы.

— А политическое сальдо каково! — воскликнул Прохор Матвеевич, когда Марк возвратился в кабинет. — Ведь, в, самом деле, мужик точность любит. Пойми, кто тогда его обмерит?

Сумерки заползали в окна, наводя леность на обитателей директорского кабинета. Прохор Матвеевич широко открыл рот и, зазевавшись, прикрыл его ладонью.

— Не зевай, Прошка! — раздосадовался Марк.

— А что?

— Понимаешь, твой Притыкин прохвост! Мое сердце революционера это чует.

Марк нервно зашагал по кабинету, проникаясь цифрами в уме касательно построения металлургического гиганта.

— Про кантик, черт возьми, Прохор, позабудь! — твердо произнес он.

6. УСКОРЕННЫЙ ХОД

Текущая весна опустошила полноводные реки, и тихая Отстегайка вошла в свои отлогие берега. Отстегайка опоясывала отдаленные восточные окраины и, пересекая сердцевину города, держала курс на запад. Берега реки соединялись мостами, сооруженными на излучинах.

Пустыри заросли бурьяном, зарождающимся без посевов и произрастающим без причин. Бурьян не погибал от произвольности солнца, и его цветение не осыпалось от дуновения ветров. Шла большевистская весна, с обильными потоками речей, с торопливой озабоченностью и глубинным проникновением: большевики затаптывали бурьян, так прочно обосновавшийся на пустырях.

Весной с железнодорожной станции Талый-Отстегайск в город тянулись вереницы людей, промышляющих отходом. Отходники шли группами, разделенные на специальные профессии.

Шли плотники с черноземных мест, с топорами за поясом, с пилами под мышкой и с сумками за плечами, где хранятся бельевая смена и хлебный запас. Шли тамбовские каменщики в красных рубашках и пока что незапачканных белых фартуках. Шли владимирские маляры и тульские кровельщики.

Пришли и обосновались на пустырях, затаптывая вместе с большевиками сочные стебли бурьяна…

По вечерам на пустыре оглашалась черноземная протяжная песня, подхваченная сотней задорных подголосков. Пели черноземные