Ей всегда чудилось то, чего нет. Она случайно встречалаИгоря, устремляла на него влюбленный взор, и чудилось, что его глаза горятответной любовью. Она сидела в зрительном зале, и чудилось, он смотрит на нее,на нее одну. У него был талант не только актерский – у него был талант внушатьлюбовь к себе, самую невероятную, поистине вечную любовь, когда хочется наколенях благодарить лишь за то, что он взглянул на тебя. А уж когда она смоглацеловать его, обладать им… Так было, но лишь один раз, и осталась она сразбитым навеки сердцем, как множество женщин, смертных женщин, до которыходин-единственный раз снизошло божество, поразило их блеском и силой – иоставило во мраке, во прахе жить только воспоминаниями.

Она доказала, что эти воспоминания, эти призраки были длянее дороже всего на свете. Вот так, у подножия памятника ее любви, и прошлажизнь.

Да нет, разве была у нее плохая жизнь? Всякое в жизнислучалось, плохое и хорошее. И рождение дочки… И не забыть, как однажды онавошла в свой двор, а там в песочнице возится маленький такой мальчишечка исмотрит на нее черными глазами, так похожими на те – любимые, незабываемые,незабытые…

Ну вот, опять. Так оно и выходит, что счастьем ее жизни былитолько любовь к этому мужчине – и любовь к детям. К Оле, к Георгию, к Веруньке.В любви к ним воскресала она, исстрадавшаяся женщина, похоронившая свое сердцена Петропавловском кладбище. В любви к детям оживала! Но они выросли. Им большене нужны ни она, ни ее забота. Зачем тогда жить?

Может быть, кабы сейчас было у нее еще дитя малое, котороеможно было любить и беречь…

– Игорь… Где Игорь?

Ольга, сидевшая около постели умирающей матери, бессильноприжала руки к груди. Который уже раз она зовет его, только его и зовет.Всплеснулась ревность – та ревность, которая всегда, всю жизнь дремала на самомдне души. Только его любила мама всю жизнь – его и в последние минуты зовет. Адочь? А внуки что же? С Игорем-то своим она скоро встретится, чтобы неразлучаться уже никогда, а они, те, что остаются, разве с ними она не хочетпроститься?

– Олечка, позови Игоря… Георгия позови…

Дочь так и вскинулась. О Господи, да как же она моглазабыть, что мама часто называла этим именем Георгия?!

Выметнулась в соседнюю комнату, где прикорнул на диване сын.Ночь провел около постели умирающей, под утро Ольга сменила его, он забылся, нодаже раздеваться не стал, только разулся – и приказал будить немедленно, есличто.

Вскочил – сна ни в одном глазу. Только боль.

Ольга посмотрела на осунувшееся лицо сына – и вздохнула. Охи год у них минувший выдался, ох и год… За жизнь иной столько страданий неиспытает, сколько Георгию выпало за это время испытать. И новый год настал – втой же боли, и нет ей конца…

– Баба Саша, это я. Баба Саша, ты меня звала?

Он взял в ладони узкую бледную руку, согрел. Рука чудиласьневесомой. Александра Константиновна и всегда-то была худенькая, а наканунесмерти стала вовсе как девочка. И, как ни странно, лицом помолодела. Вот толькобледная, такая бледная, что губы черными казались. Ольга, напуганная этойбледностью, накрыла Александру Константиновну розовым покрывалом. Теперь мягкийотсвет лежал на ее лице, и смотреть на нее было не так мучительно. А уж когдаона открывала глаза, чудилось, сердце свое открывала.

– Игорь, ты?

– Да, баба Саша. Что ты хочешь? Что тебе дать? Попить?

– Сорви мне красную герань. На подушку положи.

Ольга, замершая в сторонке, метнулась к окну, отломилаветочку… О, как память вдруг всколыхнулась, как ударило воспоминанием о своейлюбви, с которой она жизнь прожила, совершенно как мать. Да что ж за цветоктакой заколдованный – герань? Подала веточку сыну.

– Вот герань, баба Саша. Положил. Может, тебе водички дать?Или морсу клюквенного?

– Да.

Георгий поднес к ее губам носик больничного поильника –Ольга его из госпиталя принесла. Александра Константиновна едва глотнула, ноголос стал чуточку крепче.

– Игорь, послушай. Вы мне не говорите, все скрываете, но яже знаю… Подслушала однажды, как Ольга с Николаем шептались… Как дела у нее ?Когда ей рожать?

У Георгия от неожиданности похолодело лицо.

– Что ты такое говоришь, баба Саша? – пробормотал непослушными,словно бы резиновыми губами. – Не пойму.

– Не ври мне, Игорь, – строго сказала АлександраКонстантиновна. – Сил у меня нет с тобой спорить. Ты только вот что знай – тамтвое дитя. Наше. Она ведь тоже наша. Нельзя ее отпускать. Ты должен… должен наней жениться. Там твой ребенок. Нельзя, чтобы она его увезла!

Георгий переглянулся с Ольгой.

– Баба Саша, ты успокойся, – пробормотал он.

У нее руки вдруг заметались по покрывалу. Георгийнедоверчиво смотрел на пляску бледных рук.

– Баба Саша, ты что?

Ольга подошла и встала рядом, глядела на мать, какзавороженная. Она много раз такое видела, она знала, чт?о это начинается…вернее, кончается… однако не могла глазам своим поверить. Как же так? Почемутак внезапно? Только что мама говорила, только что думала о ком-то, заботилась– и вдруг…

– Игорь, – прошептал Александра Константиновна, – прощай!

– Нет, нет! – выкрикнул Георгий. – Не надо! Скажи ещечто-нибудь! Пожалуйста!

– Игорь… – донеслось не от губ, которые уже не шевелились, асловно бы с высоты. – Игорь, ну вот и я. Здравствуй.

– К вам пришли, – сказала медсестра. – Ну, как вы хорошовыглядите, Рита Дмитриевна! Совсем выздоровели! Вполне можно гостей принимать!– И она расплылась в широкой щербатой улыбке.

Ее звали Нина, и Рита терпеть ее не могла: уж очень сладкая,приторная до тошноты, а в глазах такой лед, такая ненависть! Другая сестра,Маша, наоборот, всегда разговаривала с Ритой сурово, без улыбки. Ну и что, затоне притворяется змея веревкой. В те дни, когда дежурила Маша, Рита чувствоваласебя спокойней, а когда в палате сидела Нина, держалась настороже. Ждалаподвоха. Вообще все самое плохое случалось, когда дежурила Нина. Георгийпришел. Ту газету ей принесли. Федор в аварию попал. А потом именно Нинасообщила про то, что… про ту… Словом, ей сообщила тоже Нина.

– Кто пришел? Какие еще гости? – угрюмо промолвила Рита.

Ответа не было: Нина уже вышла.