— Да неужели? — спросил Теодорих. — Но почему же в таком случае вы живете здесь? С какой стати целая община снялась и переселилась во вред себе?

— Eheu, да потому, что воры украли акведук. А без него нельзя подавать воду наверх, так что пришлось городу спуститься вниз, на берег реки.

— Воры украли акведук?! Что за бессмыслица? Ведь акведук, как и амфитеатр, невозможно перенести на другое место!

— Я имею в виду трубы. Трубы были сделаны из свинца. Воры украли их, чтобы продать.

Теодорих посмотрел на старика в изумлении:

— Как я понимаю, ты говоришь не о чужеземных мародерах?

— Нет, какие там чужеземцы. Трубы украли свои.

— А почему жители города позволили им это сделать? Вряд ли все можно было украсть за одну ночь. Мили и мили тяжелых свинцовых труб.

— Eheu, мы уже давно живем мирно и тихо. У нас нет достаточного количества cohortes vigilum[103], которые могли бы задержать воров. А императору, похоже, было все равно; Рим не посылал нам никого на помощь и вообще ничего не предпринимал. Eheu, и наш город не один такой беззащитный. Жителям многих городов, где акведуки давно развалились, пришлось спуститься с безопасных холмов в уязвимые низины.

— Так вот оно что, — пробормотал Теодорих. А затем добавил, очень напомнив мне моего старого учителя Вайрда: — Во имя Миртии, богини лени, а ведь Рим и вправду стал дряхлым, беззубым и слабым! Мы пришли вовремя.

В горном городке Корфиний[104], в месте, где сходились многочисленные римские дороги, мы встали лагерем на несколько дней, пока Теодорих принимал капитуляцию, знакомил городского префекта с законами, которым он будет следовать в военное время, назначал ставший уже обычным судейско-маршальский трибунал и отбирал пять contubernia[105] пехоты, которые должны были следить здесь за порядком. Мы покинули город по Виа Салариа[106]. Я неторопливо ехал во главе колонны и болтал с Теодорихом о том о сем, когда к югу от Корфиния мы вдруг повстречались с другой небольшой колонной, которая двигалась нам навстречу: десяток всадников сопровождали красивую, запряженную мулами carruca. Когда мы все остановились, из повозки вышел седой, чисто выбритый, величественного вида мужчина и приветствовал нас.

Его красные сандалии и широкая кайма на тунике безошибочно указывали на высокий ранг, а по тому, как он произнес имя Теодориха, в незнакомце сразу можно было узнать римлянина:

— Salve, Теодорикус. Я сенатор Фест. Прошу уделить мне время для беседы.

— Salve, патриций. — Теодорих ответил вежливо, но без подобострастия. Я, возможно, и испытал легкий трепет, увидев первого в своей жизни римского сенатора, однако Теодориха это нимало не впечатлило. Ведь помимо всего прочего он и сам был консулом в Восточной империи.

— Я прибыл из Рима, разыскивая тебя, — продолжил Фест. — Я рассчитывал встретить тебя гораздо ближе, но вижу, что ты вовсе не собираешься двигаться на Рим.

— Я оставил его напоследок, — беззаботно ответил Теодорих. — Или же ты заранее привез известие о его сдаче?

— Именно это я собираюсь обсудить с тобой. Не могли бы мы сойти с дороги и устроиться поудобней?

— Это армия. Мы не носим с собой стульев для удобства сенаторов.

— Ну ничего, зато я вожу.

Фест сделал знак своему человеку, и, пока Теодорих собирал офицеров и знакомил всех, эскорт сенатора быстро поставил изящный павильон, разложил внутри подушки и даже подал меха с фалернским вином и хрустальные бокалы. Фест собирался начать с беседы на общие темы, однако Теодорих решительно заявил, что хотел бы еще засветло добраться до следующего города (он назывался Ауфидена[107]), поэтому сенатору пришлось сразу приступить к сути вопроса.

— Поскольку наш бывший король позорно скрывается, в Константинополе взошел на престол новый император, а ты, без всяких сомнений, хотя и неофициально, являешься нашим новым господином, римский Сенат точно так же, как и все жители Рима, пребывает в смятении и неуверенности. Признаюсь, я сам хотел бы, чтобы титул и власть были переданы тебе поскорее и по возможности без осложнений — чтобы сделать нашим правителем de jure de facto[108] короля Теодориха. Вообще-то я не могу претендовать на то, что представляю мнение всего Сената…

— Римскому Сенату, — вежливо перебил его Теодорих, — еще со времен Диоклетиана не позволялось иметь собственное мнение.

— Увы, это верно. Слишком верно. И за последнее столетие наш Сенат ослаб еще больше и не делал ничего, какой бы сильный человек его ни возглавлял.

— Ты имеешь в виду, какой бы варвар его ни возглавлял. Ты можешь называть вещи своими именами без всякого смущения, сенатор. Еще со времен Стилихона, первого чужеземца, который обладал реальной властью в империи, римский Сенат только и делал, что одобрял решения правителей и со всем соглашался.

— Интересно ты рассуждаешь, Теодорикус. — Казалось, Феста это нисколько не обидело. — А если я скажу тебе, что большего от нас и не требовалось? Рассмотрим само слово «сенат», которое происходит от senex, что означает «собрание старейшин». С незапамятных времен старейшина племени должен был благословлять деятельность более молодых, и только. Все просто, Теодорикус, ты ведь наверняка и сам хочешь, чтобы твои деяния были признаны, а претензии на королевство узаконены?

— Только сам император может это сделать. А никак не Сенат.

— Именно поэтому я к тебе и приехал. Как я уже сказал, я не представляю сенатское большинство. Едва ли мне надо говорить тебе, что большинство сенаторов мечтает лишь о том, чтобы ты и все остальные чужеземцы убрались обратно в леса Германии. Однако я представляю группировку, которая очень хочет увидеть, как Италия возвращается к мирной и стабильной жизни. И мы в Сенате превосходно знаем, что представляет из себя Анастасий, ибо имели с ним дело еще в бытность его простым слугой казначейства. Так вот, это человек, склонный к сомнениям и колебаниям. Более того, я предвижу, что, если ты сможешь безопасно доставить меня в Константинополь, я найду возможность убедить Анастасия сделать безотлагательное заявление. Пусть он провозгласит, что Одоакр свергнут и, следовательно, ты являешься Teodoricus Rex Romani Imperii Occidentalis[109].