— Епископ Геласий, или Папа, если ты предпочитаешь так его называть, — сказал сенатор Фест, — на очень плохом счету в Константинополе. — Сенатор как раз вернулся из своей поездки туда и сразу же поспешил встретиться с Теодорихом; это были первые слова, которые он произнес. Мы все, находившиеся в комнате, уставились на него в изумлении.

— И что, во имя Плутона, я должен теперь делать? — спросил Теодорих. — Расскажи лучше о своей миссии. Ты отправился в Константинополь, чтобы убедить нового императора признать меня здесь законным правителем. Ну что, получилось?

— Нет, — ответил Фест. — Я подумал, что лучше начать издалека, чтобы стало ясно, почему Анастасий отказал тебе.

— Он отказал? Но почему?

— Ну, Анастасий решил пока не торопиться с этим. Он придерживается мнения, что ты не можешь справиться со спорщиком-епископом, который ведет себя просто отвратительно, поэтому ты вряд ли сумеешь держать под контролем своих новых подданных, и…

— Сенатор, — ядовитым тоном произнес Теодорих, — избавь меня от своего красноречия и аристократических замашек. Мое терпение вот-вот лопнет.

Фест затараторил:

— Кажется, первым делом Геласий, став епископом Римским, начал угрожать своему брату прелату, епископу Константинопольскому Акакию. Известие об этом дошло в Константинополь, как раз когда я там находился. Папа Геласий вообще, похоже, не слишком одобряет восточную церковь. Он требует, чтобы имя Акакия было вычеркнуто из диптиха достойных отцов священников. И теперь его кардиналы в Риме, как мне сказали, рассылают послания повсюду, желая, чтобы на всей территории Западной империи не было подобных ему священнослужителей. Как ты понимаешь, это вызвало всплеск негодования в Константинополе. Анастасий заявил, что сейчас не время посвящать тебя в императоры Рима, поскольку его собственные разгневанные подданные стремятся спалить Рим дотла, а все, что сколько-нибудь отдаленно о нем напоминает, предать геенне огненной. Вот так он заявил. Разумеется, это всего лишь благовидный предлог, дабы и дальше откладывать твое…

— Skeit! — прорычал Теодорих, ударяя кулаком по подлокотнику кресла так, что оно чуть не рассыпалось. — Неужели этот старый болван полагает, что я вмешаюсь в ссору двух епископов? У меня целый народ ждет, чтобы я начал им править, а мне отказано даже в реальной власти. Как хочешь, но я отказываюсь верить, что ссора между священнослужителями важнее.

— Насколько я понимаю, — воинственно ответил Фест, — спор касается монофиситов восточной церкви. Геласий полагает, что она сеет распри между христианами, и считает, что Акакий слишком снисходителен. Монофиситы, видишь ли, предпочитают верить, что божественная и человеческая суть проявляется в личности Иисуса…

— Iésus Xristus! Еще и эти лицемерные софизмы! Деревенские жители называют это «победить тень осла». Skeit! Христианству уже пять сотен лет, а святые отцы все еще игнорируют окружающий их мир и жуют свою бесконечную жвачку, занимаясь долбежкой теологических проблем. Они делают вид, что глубокомысленно обсуждают важные вопросы, а сами даже толком не знают, как выбрать себе подобающие титулы. Папа, как же! Разве Геласий настолько невежествен, что не знает, что понтифик — это верховный языческий жрец? А кардиналы! Разве они не знают, что Кардея — это языческая богиня? Во имя великой реки Стикс, если Анастасий хочет улучшить христианскую церковь, пусть займется просвещением христиан, а то они отличаются просто дремучим невежеством!

— Вот именно, — загремел сайон Соа, когда Теодорих на мгновение умолк. — И вот еще что. Каждый епископ жаждет стать единственным, кого называют Папой, то есть хочет оказаться в одном ряду со Львом, которого канонизировали пятьдесят лет тому назад. Его называли Папой из любви, ибо римские христиане уважали его за чудо, обратившее прочь Аттилу и его гуннов и не позволившее этому варвару завоевать Италию. Однако на самом деле все было не так. Просто гунны, привыкшие к здоровому и холодному северному климату, испугались лихорадки и чумы, характерных для более жарких южных земель. Вот почему Аттила пощадил Италийский полуостров. Может, Папа Лев и был святым, но для изгнания гуннов он ничего не сделал.

— Давайте вернемся к сегодняшним делам, — сказал сенатор. — Теодорих, если Анастасий не уступит тебе Рим, то пусть Рим сам сдастся. Все знают, что ты новый настоящий король, и неважно, одобрил это император или нет. Хотя Рим больше не столица, я уверен, что смогу убедить Сенат устроить тебе там триумф, и…

— Нет! — довольно грубо заявил Теодорих.

— Почему нет? — спросил Фест с некоторым раздражением. — Рим, Вечный город, теперь, считай, твой, правда, мне сказали, что ты не поехал взглянуть на него даже издали.

— Не поехал и не собираюсь, — ответил Теодорих. — Я поклялся себе, что ноги моей не будет в Риме, пока я не стану его законным правителем. А для этого мне надо сперва войти с триумфом в Равенну. Если бы Анастасий дал мне то, что причитается мне по праву, я мог бы продолжать ждать, пока Одоакр не высохнет от голода, подобно виноградной лозе. Но теперь я не стану ждать. — Он повернулся ко мне. — Сайон Торн, ты знаешь эту местность лучше любого из нас. Отправляйся обратно в Равенну. И выясни, каким образом Одоакру удалось так долго там продержаться. А потом придумай подходящий способ, как выгнать его оттуда. Habái ita swe!

— Кто их знает? — пожал плечами Лентин. — Может, люди Одоакра в Равенне едят друг друга. Могу только сказать тебе, что, по донесениям ваших воинов, они ни разу не пытались пересечь линию осады — ни на суше, ни на море.

— А вы все еще запускаете по реке «клешни краба»?

Navarchus кивнул, но уже без прежнего оживления.

— Даже спустя столько времени у нас нет никаких сведений о том, насколько обеспокоены «жидким огнем» жители города за этими стенами. Снаружи, вынужден сказать, это маленькое развлечение уже потеряло бо́льшую часть своей занимательности. Воины, которые делают khelaí, почти так же сильно устали и заскучали, как и те, кто составляет команды на «плавучих ящиках». Да и я сам тоже, если уж говорить по правде. Ты не представляешь, сайон, как я соскучился по морю.

Я оставил Лентина предаваться унынию на речном берегу, а сам отошел в сторонку, чтобы обдумать положение. Усевшись на мраморной скамье, я невидящим взглядом уставился на самый высокий монумент, триумфальную арку Августа. Вопрос действительно, интересный: ну каким образом община размером с Равенну могла так долго продержаться без поставок продовольствия? Попробуем рассуждать логически. Кто мог или что могло беспрепятственно проникнуть в город? Ну, во-первых, река Падус, но наши строители khelaí тут же пресекли бы любую попытку попасть в осажденный город вплавь. Во-вторых, морские и болотные птицы, но я сомневался, что Одоакр, подобно Илии, питался птицами. Ну и оставались еще сигналы факелов. Жители Равенны, может, и ждали их с нетерпением, поскольку были оторваны от внешнего мира, но в любом случае при помощи полибианской системы никак нельзя передавать пищу…