Водитель «пежо» хихикнул. Оглянулся по сторонам. Понял, что движения никакого не происходит, и выключил мотор.

– Хотите, я вам вина налью? – спросил он вдруг.

– Где? Здесь? – Кукутис удивленно посмотрел на водителя.

– А чего? Мы же застряли, если просто сидеть в машине и ждать, настроение точно испортится! Тем более, что вы, оказывается, не немец!

– Ну давайте! – согласился одноногий пассажир.

Водитель вышел из машины. Хлопнула крышка багажника. Вернулся на свое сиденье с бутылкой в руке и двумя стаканчиками в другой. Из кармана пиджака штопор складной вынул. Шпокнула вырванная наружу пробка.

– Это «мерло», с юга! – пояснил водитель, протягивая наполненный стакан. – Тут только белое делают, но у меня от него изжога.

Кукутис пригубил. Вино оказалось чуть терпким, но одновременно обладало нежным, остающимся на языке вкусом.

– Ну как? Нравится? – спросил водитель после того, как два глотка сделал.

– Да, отличное!

– Конечно, отличное. – Водитель «пежо» на мгновение показался Кукутису более счастливым и умиротворенным. – Если б не оно, я бы уже раз двадцать в аварию попал!

– Без вина? – уточнил Кукутис.

– Ну да, я, пока не выпью, очень нервный! И машину вожу нервно, если не выпил. Вы не заметили?

– Заметил, – сказал Кукутис, опустив взгляд на свою деревянную ногу, резиновым каблуком которой он упирался в дно ниши для пассажирских ног. Все еще упирался, хотя уже и не надо было.

– А вас только вино успокаивает? – поинтересовался вполне приветливо Кукутис.

– А я другого как-то и не пил, – признался водитель. И снова лицо к зеркалу салона приблизил, стал внимательно чуть выпирающий вперед четко очерченный подбородок рассматривать. – Мне родители с детства только вино давали. А когда они умерли, то я сам себе наливать стал.

– А меня хорошо бренди успокаивает, – проговорил Кукутис.

– Какой бренди?

– Литовский. Не немецкий, – Кукутис усмехнулся. – Хотите попробовать?

– А где вы его возьмете? – спросил водитель, окинув старика взглядом с ног до головы. – У вас и карманы в пальто пустые, не то что у наших алкоголиков!

Кукутис поднял штанину над деревянной ногой, выдернул за колечко овальную деревяную крышечку и из открывшейся ниши выудил стальную фляжечку. Открутил крышку, глотнул из узкого горлышка, протянул водителю.

Тот допил глотком вино, а потом из фляжки вылил себе бренди в стаканчик, на два пальца. Понюхал, пригубил и возвратил на Кукутиса загоревшийся неким подозрением взгляд.

– А мне говорили, что бренди на языке щиплет! – негромко, почти шепотом поделился он. – А этот не щипет!

– Это же литовский бренди, – пояснил Кукутис. – Он мягкий, на двадцати семи травах. У нас, в Литве, все мягкое!

На последней фразе брови над глазами водителя поднялись.

– Все мягкое? – переспросил он хитровато. – И женщины тоже?

– Нет, – Кукутис мотнул головой. – Женщины твердые. Точнее сначала твердые, а когда муж умирает, то мягкими становятся! И начинают покойного мужа наново любить, только в этот раз уже нежно и мягко.

– Хм, – выдохнул водитель. – А вы точно под немцами не были?

– Я – не был. Я даже воевал с ними, – Кукутис указал взглядом на свою деревянную ногу. – А женщины? Может, некоторые и были под немцами. Кто знает? Немцы ж везде были! И не всегда признавались, что они немцы, – Кукутис загадочно усмехнулся. – Иногда себя швабами называли, иногда чехами, иногда пруссами!

– О! А я что говорил! – оживился водитель. – Еще вина?

После второго стаканчика «мерло» водитель захотел еще немного литовского бренди и стал Кукутиса так хвалить, что понял старик – надо выходить! Попадались ему уже в жизни такие темпераментные попутчики, которые сначала замороженными казались, а потом так разогревались, что обжечься можно было.

– Мне бы прогуляться, – сказал вежливо Кукутис. – А то руки от неподвижности затекают, да и нога тоже. Я вперед пройду, а вы, когда машины поедут, меня увидите и подберете!

Открыл он дверцу, кивнул водителю благодарно и высунул наружу свою деревянную ногу. Уперся ею в асфальт, да и полностью выбрался.

Наклонился к открытой дверце, чтобы еще разок спасибо сказать, но, заметив, что водитель опять лицо к зеркалу в салоне приблизил, промолчал и пошел дальше по обочине узковатой дороги, обходя стоящие в пробке машины.

Минут через десять увидел Кукутис впереди толпу и полицейскую машину с мигалкой. Приблизился, остановился, желая пьяным глазком на аварию, пробку причинившую, посмотреть. Рядом польская речь зазвучала.

– А что случилось? – спросил по-польски у женщины в пальто и домашних тапочках, словно она из ближайшего к дороге дома на минутку выскочила.

– Агата под машину кинулась! – сквозь слезы ответила она. – Ой, дурочка-дура! Нашла из-за кого кидаться!

– Жива? – поинтересовался Кукутис.

Женщина отрицательно мотнула головой. Отошел Кукутис на несколько шагов в сторону. Минуты три взволнованные разговоры толпы слушал. Честно по покойной скорбил. Потом собрался уже дальше пойти, как вдруг взгляд его остановился на старике, что как-то отдельно от других стоял, словно такой же случайный и посторонний тут, как и Кукутис. Однако лицо старика, как окаменевшее, заставило Кукутиса задержать на нем взгляд. Такие лица он видывал. Иногда даже в зеркале, когда его собственное лицо застывало камнем в растерянном отчаянии.

– А-а, – догадался Кукутис и подошел.

– Опоздал? – спросил его.

Только глаза ожили на лице старика. Поднял он их на Кукутиса. А в них – слезы.

– Опоздал, – прошептали по-польски бескровные землистого цвета губы. – Всегда опаздываю…

– Я тоже, – признался Кукутис и тяжело вздохнул. Так тяжело, что из толпы одна женщина в черной косынке на голове на них оглянулась. – Еще ни разу не успел!

Старик присмотрелся к выглядывавшей из-под правой штанины неожиданного собеседника деревянной ноге. Горько усмехнулся.

– Иди, а то опять опоздаешь! – проговорил беззлобно.

Кивнул ему Кукутис на прощанье и поспешил дальше по обочине. Поспешил так, словно собирался на своих двух – на живой и на деревянной – за считаные часы до Парижа добраться. А глаза перед собой все еще этого польского старика видели. Не стирался он из их памяти, не смаргивался.

«У каждого народа свой Кукутис, – думал старик на ходу. – Только судьба у них одинакова! Может, хоть у швейцарцев он вовремя приходит?»

Увидел Кукутис перед собой большой дорожный указатель, по которому сразу понятно стало, что дорога вот-вот раздвоится, и правая на Луневиль и Париж пойдет, а левая – на Нанси.