Холод снова повернулся ко мне только профилем. Я взяла егоза подбородок и повернула к себе. Так близко я даже в темноте разглядела в егоглазах обиду. Кто-то когда-то сделал ему больно. И эта боль сейчас была в нем –обнаженная и кровоточащая.

Мимические мышцы у меня на лице расслабились, смех затих.

– Я потому смеялась, – начала я, – что...

– Я знаю, почему ты смеялась, – сказал он иотодвинулся. Он прижался поближе к двери машины, хотя сидел так же прямо ичопорно. Чем-то напоминало, как Китто свернулся на полу.

Я осторожно тронула его за плечо. Тонкий занавес его волоспадал на плечи, он был похож на шелк на ощупь. Цвет волос был таким резкометаллическим, что не ожидаешь мягкости. А они были еще мягче, чем у Галена.Совершенно иной текстуры.

Он смотрел, как я глажу его волосы.

Я подняла на него глаза:

– Дело в том, что мы просто оказались на неуклюжейстадии первых свиданий. Мы никогда не держались с тобой за ручки, не целовалисьи не знаем, как нам устроиться друг с другом поуютнее. А с Галеном мы все этиподготовительные этапы давно прошли.

Он от меня отвернулся, высвобождая волосы из моих руку,хотя, я думаю, последнее не было намеренно. Он упорно смотрел в окно, хотя онобыло как черное зеркало и лишь показывало мне его отражение, напоминавшее белыхдам при Дворе.

– И как же преодолевается эта неловкость?

– Наверняка ты когда-нибудь с кем-нибудьвстречался, – сказала я.

Он покачал головой:

– Это было более восьмисот лет назад, Мередит.

– Восемьсот, – повторила я. – Я думала, чтозапреты наложены уже тысячу лет как.

Он кивнул, не оборачиваясь, глядя на свое отражение встекле.

– Восемьсот лет назад меня избрали консортом. Я служилей три раза по девять лет, потом она выбрала другого.

Последние слова он произнес с едва заметным колебанием.

– Я не знала, – сказала я.

– И я не знал, – отозвался Гален.

Холод только смотрел в окно, будто завороженный отражениемсвоих серых глаз.

– Первые двести лет я был как Гален, заигрывал сженщинами при Дворе. Потом она меня выбрала, а когда она отбросила меня всторону, воздержание стало куда труднее. Память о ее теле, о том, чтомы... – Голос его дрогнул. – Так что я ничего не делаю. Ни к кому неприкасаюсь. Более восьмисот лет я не знаю ничьего прикосновения. Никого нецеловал. Никого не держал за руку. – Он прижался лбом к стеклу. – Яне знаю, как это прекратить.

Я встала на колено – так, что мое лицо оказалось рядом с еголицом в окне. Я положила подбородок ему на плечо, руки поставила по обе стороныот него.

– Ты хочешь сказать, что не знаешь, как начать.

Он поднял лицо и взглянул на мое отражение.

– Да, – прошептал он.

Я обняла его за плечи, прижала к себе. Я хотела сказать, чтосочувствую ему, что она с ним так поступила. Хотела выразить свою жалость, нознала, что стоит ему унюхать запах этого чувства, как все будет кончено.Никогда он уже больше мне не откроется.

Я потерлась щекой о невозможную мягкость его волос.

– Все хорошо, Холод. Все будет хорошо.

Он прислонился головой к моей щеке. Я обняла его, взявшисьодной рукой за запястье другой. Медленно, осторожно он накрыл мои руки своими,и когда я не шевельнулась и не напряглась, он взял мои руки и прижал к своейгруди.

У него ладони взмокли – о, только чуть-чуть. Сердце егобилось так сильно, что колотилось почти у меня в руках. Я коснулась губами егощеки – так легко, что это даже трудно было назвать поцелуем.

Он выдохнул – шумно и с облегчением, и грудь его взлетела иопала под моими ладонями. Он повернулся ко мне, и наши лица оказались рядом,совсем близко. Я заглянула ему в глаза, лаская взглядом его лицо, будтозапоминая его, и в каком-то смысле это я и делала. Это была первая ласка,первый поцелуй. И никогда этого больше не будет, не будет этой новизны.

Холод мог бы сам придвинуть губы на это ничтожноерасстояние, но он так не поступил. Он изучал меня глазами, как я его, но несделал никакого движения к следующей фазе. Это я наклонилась к нему, это ясократила дистанцию между нашими губами. Я его поцеловала – нежно. Губы егобыли совершенно неподвижны под моими, и только полуоткрытый рот и лихорадочноебиение сердца говорили, как он этого хочет. Я стала отодвигаться, и его рукаскользнула по моей вверх, потом дальше, к затылку. Он вцепился мне в волосы,сжав пальцы, ощупывая густоту волос, как раньше я ощупывала его серебристуювуаль. Глаза его расширились самую чуточку, показывая белки. Он приблизил моелицо к себе, и мы поцеловались – на этот раз он отвечал на поцелуй. Его губыприжимались ко мне.

Я открыла рот, прижалась к его губам и лизнула языком –быстрое влажное прикосновение. Он раскрыл губы мне навстречу, и поцелуй сталсильнее. Рука его осталась у меня в волосах, но другая обернулась вокруг талиии притянула меня к нему на колени. Он меня целовал так, будто хотел проглотитьот губ и дальше. Мышцы его шеи ходили у меня под пальцами, пока он целовал менягубами, языком, как будто во рту у него были такие детали анатомии, которых яникогда не ощущала раньше. Я повернулась у него в руках, села на коленипоудобнее. Он тихо застонал, и его руки подняли меня, так что ноги упали по обестороны от него, и вдруг я оказалась на коленях, расставив ноги над ним, и поцелуйвлажной горячей лентой тянулся, не прерываясь. Больной ногой я задела сиденье,и мне пришлось оторваться, чтобы вздохнуть полной грудью.

Холод прижался лицом к моей груди, дыша резко и прерывисто.Я прижимала к себе его лицо, обнимала за плечи. И моргала, как будто спросонья.

У Галена чуть челюсть не отвисла. Я боялась, что он будетревновать, но он слишком был поражен для этого. То есть удивленных у нас былоуже двое. Я едва могла поверить, что это Холода держу я в своих объятиях, чтоэто рот Холода оставил у меня на коже воспоминание горячее, как ожог.

Китто глядел на меня огромными синими глазами, и на лице еговыражалось не удивление, а жар. Я вспомнила: он же еще не знает, что в эту ночьнастоящего секса не получит.

Первым оправился Гален. Он зааплодировал и сказал с чутьнервозным смешком:

– По десятибалльной шкале я бы поставил двенадцать, аведь я всего лишь смотрел.

Холод прижал меня к себе, все еще тяжело дыша, как последолгого бега. Он заговорил с едва заметным придыханием, будто еще не пришел всебя:

– Я думал, я уже забыл, как это делается.

Тут я засмеялась – тем глубоким, низким, сочным смехом, откоторого мужчины теряют голову, но я не притворялась. Тело мое еще пульсировалоот избытка крови, избытка жара. Я прижимала к себе Холода. Тяжесть его лица намоей груди, его рот, склоненный ко мне так, что жар дыхания будто прожигалткань кофточки, и я более чем наполовину хотела, чтобы этот рот опустился ниже,стал целовать мне груди.