культурной интеграции. Однако для самого лидера команды по прозвищу Лань Лу родным языком был кантонский, вторым – мандаринский. Да и ни в ком из Стаи, сколько ни всматривался, ничего тибетского Лакс не заметил. Стиль «журавлей» основывался на охватывающих движениях руками (наподобие журавлиных крыльев), под прикрытием которых наносились резкие точечные удары, вроде тех, какими журавль пронзает и накалывает на клюв лягушек и прочую мелкую добычу. При удачном попадании в нервный центр такой удар, даже несильный, может вызвать ошеломляющую боль и надолго вывести противника из строя.

Лакс прекрасно понимал, насколько эффективна такая система боя в казарме. Много часов он изучал это место в очках дополненной реальности. Казарма тесная, с низким потолком – не лучшее место для длинного шеста. У Лань Лу здесь есть все шансы сблизиться с врагом и начать бой врукопашную, в котором они получат преимущество.

Нельзя сказать, что бойцы гатки совсем не умеют хватать противника. А в кабадди схватить нападающего – уже половина победы. Но в тренировочном бою или спортивной игре всегда действуют определенные правила, и одно из них – не целить в нервные центры. Так что в мышечной памяти Лакса и его команды не было навыков подобной обороны. А в разгар боя, когда по мозгам шарашит адреналин, полагаться можно только на мышечную память.

Лакс размышлял целых шестьдесят секунд, прежде чем придумал план атаки. План был прост, даже очевиден; но чем больше он рылся в исторических источниках, исследуя тактику своих предков в Пенджабе, тем более убеждался, что в девяноста процентах случаев простое и очевидное берет верх над излишне замысловатым.

– Поиграем в кабадди, – сказал он и добавил: – Какое-то время.

Мраморный карьер

К своему новому жилищу и обратно Руфус ездил по Новой Мраморной дороге: после того как он первый раз проехал по ней из конца в конец, убрал на обочину несколько валунов и засыпал гравием крупные ямы, она сделалась вполне проходима даже для обычных легковушек. Дорога шла параллельно тому, что теоретически было руслом реки, – Т. Р., пожалуй, назвал бы его «стохастической рекой». В верхнем своем течении, за милю от карьера, «река» была суха и безжизненна, как и любая другая часть пустыни Чиуауа. Дальше в нее впадали еще несколько таких же арройо[81]. Здесь «река» протекала по впадине, в которой, происходи дело в любой другой части света, давно образовалось бы озерцо или хотя бы болото. Но в Чиуауа на этом месте росла лишь полоска чахлой пожелтелой травки, должно быть, добывающей воду откуда-то из недр земли. С травой соседствовали кактусы и другие подобные растения. В нескольких глубоких расселинах изредка и вправду попадалась стоячая вода, особенно теперь, когда сентябрь уступал дорогу октябрю и в пустыне становилось холоднее.

Единственная проблема жизни в карьере состояла в том, что ни одна служба доставки не повезла бы сюда товары, так что почти каждый день Руфусу приходилось гонять машину в Полуденный. Однажды утром – он как раз проезжал мимо травяной полосы на обочине – дорогу ему пересекли две лошади, мчащиеся галопом. Все произошло очень быстро, но он мог бы поклясться, что у одной лошади бок в крови.

Руфус притормозил и вышел оглядеться. В самом деле, в пыли рядом со следами колес виднелись капли крови и следы неподкованных копыт. Разумеется, неподкованных: бегать по прерии без присмотра в этих краях могут только мустанги.

А затем до Руфуса донесся очень знакомый звук: визг дикой свиньи, всего в какой-нибудь сотне футов.

Пригорок перед ним загораживал обзор; но Руфус залез в кузов своего пикапа и оттуда увидел, как еще один конь отбивается от какого-то низкорослого врага, мелькающего сквозь траву и колючий кустарник. Руфус сразу все понял.

Он прыгнул в кабину и, съехав с дороги, поднялся на пригорок. Затем выхватил из-за сиденья винтовку, снова залез в кузов и зарядил. Отсюда ему был хорошо виден дикий кабан, что кружил вокруг мустанга и старался вонзить клыки ему в ногу. Мустанг пятился и бил по врагу передними ногами или, развернувшись, лягал задними. Оба зверя были забрызганы грязью. Нетрудно было догадаться, что идет спор за источник воды. Должно быть, лошади пришли попить к одной из канав со стоячей водой, где уже обосновался кабан.

Звери явно дрались уже долго, оба устали. Время от времени останавливались и просто смотрели друг на друга. В одну из таких передышек Руфус выпустил кабану в сердце патрон 30-го калибра, и тот повалился, словно один из булыжников, что иногда с грохотом слетали со стены каньона.

Можно было ожидать, что при звуке выстрела мустанг стрелой помчится наутек. Нет: он вздрогнул, но не тронулся с места. Внимательно оглядев его через прицел, Руфус обнаружил, что это холощеный жеребец. Крайне странно для мустанга: как правило, дикие звери в прерии не делают друг другу хирургических операций. Более того, с шеи у коня свисал недоуздок. Старый, грязный, оборванный. Вот это уже нехорошо: он может за что-то зацепиться и обречь животное на долгую мучительную смерть.

Руфус понимал, что подходить к коню пока не стоит. Вместо этого сел в свой пикап и уехал прочь. К списку своих задач добавил новую – и, совершив экскурсию в ту часть ранчо, где все еще держали кое-какой скот, позаимствовал там несколько вязанок сена. По дороге домой на Мраморный карьер выбросил одну вязанку из грузовика на дорогу возле того места, где пристрелил кабана. Лошадей было не видно, но, вернувшись туда на следующий день, он обнаружил, что сено съедено. Поэтому оставил следующую вязанку в нескольких сотнях ярдов дальше по дороге, уверенный, что мустанги ее найдут. И действительно, как минимум один ее нашел.

Неделя таких упражнений, и наконец жеребец подошел так близко к Мраморному карьеру, что Руфус его увидел. Пялиться на него не стал – это бы все испортило; спокойно повернулся к нему спиной и занялся своими делами. Пусть конь сам сообразит, что эти чудесные дары не с неба падают, а исходят от хозяина пикапа.

Двое суток спустя конь и человек уже мирно делили тенистое убежище у входа в карьер, и Руфус размышлял о том, чем и как поить коня. Наверное, придется раздобыть бак побольше.

Коню, казалось, было все равно, скакать ли диким мустангом по полям или жить рядом с человеком. Он был пегий, в основном орехового окраса, с белыми пятнами на брюхе и на ногах. У мексиканцев, индейцев и лошадников есть десятки названий для разных