кареты, а канава с правой, таким образом, ему видны только затылки обеих женщин. Если бы он увидел выражение их глаз, его, может быть, взяло бы сомнение в успехе задуманного плана. Глаза Луизы, смотревшие на него только благосклонно, были устремлены теперь на Кернея с выражением беспредельной нежности и любви.

Тот, на которого был устремлен ее взгляд, старался объяснить себе его значение. Чему, прежде всего, приписать ту смертельную бледность, которая покрывала при его виде лицо Луизы Вальверде? Удивлению, сознанию своей неверности или чувству жалости? Это последнее предположение было для него мучительнее самого заточения в Аккордаде. Нет, нет, это не могла быть только жалость!.. Ее невольная дрожь, внезапная бледность, пламя ее чудных глаз — все напоминало ему время, когда он верил, что любим, и подавало ту же надежду и теперь. Опытный физиономист, который следил бы за всеми четырьмя, определил бы сразу, что графиня и Ривас понимали друг друга еще лучше, чем Керней и Луиза.

Лицо графини выразило сначала удивление, затем негодование. Ее глаза тотчас же сказали ему, что он ей дорог по-прежнему, что, несмотря на ужасную одежду, он остался для нее тем же благородным Руперто, каким был когда-то в таком же раззолоченном мундире, как менее достойный носить его Карлос Сантандер. Поверить, что он стал бандитом? Никогда! Если бы даже она и поверила этому, он был бы ей не менее дорог. Взгляды Руперто Риваса, далекие от ревности, выражали полную веру в любовь графини.

Если повествование об этой сцене довольно пространно, то взгляды, которыми обменялись четверо участников ее, длились, наоборот, лишь одну минуту. Карета с молодыми женщинами проследовала дальше. Затем проехало еще несколько карет с другими дамами, потом показалась кавалерия: уланы, гусары, драгуны и, наконец, военная музыка, заглушаемая криками толпы: «Viva Santa Anna! Viva el salva della patria!»

Глава XXV

СЕКРЕТНОЕ ПОРУЧЕНИЕ

— Изабелла, возможно ли? Он среди арестантов в сточной канаве! Матерь Божия! — вскричала с отчаянием Луиза, обращаясь к графине.

Подруги сидят теперь вдвоем на диване в доме дона Игнацио. Они изнемогают от усталости, не физической, а нравственной. Нелегко было сдерживать свои чувства в продолжение нескольких часов, в то время как им хотелось плакать. Теперь, вернувшись домой, они могли, наконец, дать волю волновавшим их чувствам.

Графиня, как и ее подруга, сидит молчаливая и убитая. Их вид выражает глубокое горе; голова опущена, руки судорожно сжаты, глаза неподвижны. Какой контраст с их красотой и роскошными нарядами! Каждый, глядя на них, счел бы их судьбу самой радостной, тогда как на самом деле она полна горя!

— Да, — вздохнула графиня, точно находясь еще под гнетом кошмара, — я теперь начинаю понимать всю серьезность положения. Мой Руперто, как и ваш Флоранс, в гораздо большей опасности, чем я предполагала еще сегодня утром. Я прочла смертный приговор в глазах Карлоса Сантандера. Говорят, что техасцы будут расстреляны.

— О Изабелла! Как можете вы повторять такие ужасные вещи? Если они убьют его, то пусть убивают и меня! Дорогой мой Флоранс! Пресвятая дева!

На стене, как во всех мексиканских домах, висел образ покровительницы страны. Луиза встает и бросается перед ним на колени. Она проводит так несколько минут, сложив руки, в горячей молитве.

Поведение графини совершенно иное. Хотя она и набожная католичка, но не имеет такой слепой веры в чудеса и заступничество святых» Система Кромвеля, состоящая в употреблении пороха, кажется ей более действенной, чему она и намеревается последовать, употребив вместо пороха золото.

— Совершенно излишне стоять на коленях, — сказала она подруге, — помолимся мысленно, что вы и я, конечно, уж не раз делали. Теперь же пустим в ход другое средство, сколько бы оно ни стоило. За дело, Луиза!

— Я готова, — ответила та, вставая. — Но скажите мне, что надо делать?

Графиня, опустив голову на руки, молчала несколько минут, ее пальцы, унизанные кольцами, слегка потирали лоб, точно способствуя сосредоточению мысли. Очевидно, в ее голове зародился план, который надо было развить. Произнесенные ею наконец слова доказывали, что все было решено.

— Amigo mia, нет ли среди ваших слуг такого, на кого бы можно было вполне положиться?

— Я вполне доверяю Хосе.

— Да, но для первой попытки он не годится. Нужно передать письмо, для чего требуется женская хитрость и умение. Мы воспользуемся Хосе в другом случае. У меня тоже есть несколько служанок, преданных мне, но нет человека, который бы не знал их в Калье-де-Платерос. К тому же на их ловкость я не особенно надеюсь. Надо найти женщину, ловкость которой равнялась бы преданности.

— Не подойдет ли для этого Пепита?

— Маленькая метиска, привезенная вами из Нового Орлеана?

— Она самая, это очень смышленая и преданная мне всей душой девушка.

— По всему, что я о ней слышала, это действительно вполне подходящий человек, Скорей, скорей, дайте чернил, бумаги и позовите Пепиту.

Так как все необходимое для письма находилось тут же в комнате, графиня набросала немедленно несколько слов на листе бумаги, который она, вместо того чтобы положить в конверт, принялась мять и комкать, точно, недовольная написанным, желала уничтожить его, на самом же деле она была далека от этого намерения.

— Девочка! — сказала она вошедшей на звонок Пепите. — Ваша госпожа уверяет, что можно положиться на вашу сметливость и преданность. Верно ли это?

— Не могу сама хвалить себя за сметливость, что же касается моей преданности, то донья Луиза не может сомневаться в ней.

— Можно ли поручить вам передать письмо и быть уверенной, что вы никому не заикнетесь о нем?

— Да, если моя госпожа мне это прикажет.

— Да, Пепита, я желаю этого.

— Кому должна я передать его?

Этот вопрос, хоть и обращенный к Луизе, относился более к графине, в руках которой находилось письмо, которое она собиралась отдать Пепите. Ответ требовал некоторого размышления. Письмо было адресовано Руперто Ривасу. Каким же образом Пепита, не