И даже если войска Манури и Франше д’Эспере хоть немного, но продвигались, на других участках прогресса не наблюдалось. Свежесформированная 9-я армия Фоша удерживала гряду в 100 км на юго-восток от Парижа за поросшим тополями ручьем под названием Ле-Пти-Морен посреди Сент-Гонских болот. Это был негостеприимный, безлюдный район, который наступающие могли пересечь лишь по нескольким дорогам. Если пехота еще способна была брести по пояс в воде, то для транспорта болота оказывались непроходимыми. Фош (сын гражданского служащего из Тарба), которому в 1914 году исполнилось 63 года, славился умом, авторитарностью, решительностью и немногословностью – хотя он один из немногих французских офицеров бегло говорил по-английски. К счастью для тех, кому по долгу службы было необходимо угадывать его желания, начальником штаба он взял полковника Максима Вейгана, которого вскоре прозвал «моя энциклопедия». Вейган блестяще «переводил» рубленые предложения и приказы Фоша, и у них сложился отличный дуэт. Левому флангу 9-й армии пришлось атаковать на болотах ранним утром 6 сентября под предводительством Марокканской бригады. На рассвете, когда войска маршировали по гатям в направлении Конжи, темноту прорезали немецкие прожекторы и градом посыпались снаряды. Французам пришлось внезапно остановиться.

Немцы тем временем начали атаковать на других участках, продвигаясь вверх по склону к югу от болот. На рассвете штаб дивизии в Шато-де-Мондеман оказался под плотным артиллерийским огнем. Владелец шато, некий господин Жакоб, укрывшись вместе с семейством в подвале, периодически выглядывал узнать, как продвигаются дела, у французского командира, генерала Юмбера, наблюдавшего за ходом боя из окна в полевой бинокль. Жакоб, у которого было слабое сердце, умер несколько дней спустя от нервного перенапряжения.

Дальше к северу пехота Фоша весь день блуждала по болоту: любые попытки выйти с восточной стороны пресекали немецкие пулеметчики. В 4 часа дня наступающий полк получил приказ отходить, потеряв треть состава. Часть солдат на подступах к Вильневу бежала под огнем. Беглецов собрали, задали суровую взбучку и снова отправили в бой. Общей проблемой всех войск Жоффра было хроническое нежелание «пуалю»[21]орудовать лопатами, за которое они жестоко поплатились. «Французский солдат не имел представления о траншеях, – писал впоследствии Вейган. – Никто не учил его копать – по крайней мере систематически. Можете себе представить его отвращение, когда копать все же приходилось». Ему вторил Морис Гамелен: «Необходимость организовывать какую бы то ни было оборону вызывала почти органическое неприятие; зарываться в землю считалось позором для доблестных воинов, которые не боятся посмотреть опасности в лицо. Это инстинктивное убеждение передалось нашему веку машин и безжалостных экономических войн от безрассудной галантности Азенкура и изысканных политесов Фонтенуа». Немцы, напротив, не стеснялись окапываться при любой остановке. Глядя, как они упорно продвигаются к Сезанну, расположенному на западной оконечности Сент-Гонских болот, никто не сомневался, что на фронте Фоша перевес окажется на их стороне.

Однако гораздо более важным событием 6 сентября был ответ Клюка на атаки Манури. Немецкий командующий быстро укрепил оказавшийся под ударом участок, перебросив войска с левого фланга, где располагались никоим образом не досаждавшие ему британские экспедиционные силы. 5 сентября формирования Клюка удерживали линию восток – запад. К исходу 6 сентября его армия уже передислоцировалась по линии север – юг, нанося суровые контрудары Манури. То, что ему позволили это сделать, свидетельствовало о позорном малодушии британцев, потенциально опасном для союзников. Французский народ замер в ожидании, понимая, что ведется великая битва, однако ничего не зная о ее ходе. Один из участников, раненый в самом начале, рассказывал, какой прием ему оказали по прибытии в родной Гренобль на санитарном поезде: «Это было что-то невероятное. Цветы, шоколад, вино. <…> Нас славили как героев, но мы не могли ответить, далеко ли немцы от Парижа и отступаем ли мы. А еще гренобльцы, как и вся Франция, допытывались, что делают британцы»{637}.

Действительно, что? Командование французской армии метало громы и молнии, проклиная экспедиционные войска за промедление 6 сентября. Подкрепление Клюка в беспорядке пересекало британский фронт, подставляясь под удар. Однако британцы начали день с 15-километровым отставанием от союзников и наступали черепашьими темпами. В дневнике лейтенанта Лайонела Теннисона тот день, когда французы по обеим сторонам сражались не на жизнь, а на смерть, описан одним предложением: «Проходили мимо прекрасного дома Джимми Ротшильда, видели толпы бегущих куда попало крестьян. Жаль, нам нельзя было остановиться и воспользоваться гостеприимством»{638}.

Днем английский егерь Ротшильдов неожиданно наткнулся в сарае поместья на рядового Томаса Хайгейта из Королевского Западно-кентского полка, решившего, что слава Марнской битвы не для него: он был одет в украденную гражданскую одежду, которая его и подвела. Хайгейта расстреляли 8 сентября на глазах двух рот его однополчан в соответствии с распоряжением Горация Смита-Дорриена. Склонность к дезертирству становилась серьезной проблемой, и командир корпуса намеревался принять радикальные меры. В отданном начальнику военной полиции приказе говорилось, что казнь Хайгейта должна быть «как можно более публичной», о чем начальник и позаботился{639}.

6 сентября сэр Дуглас Хейг на несколько часов приостановил собственный корпус ввиду неопределенных донесений о поджидающих впереди войсках противника. В результате он закончил день, не дойдя 11 км до намеченных позиций, потеряв лишь семерых убитыми и 44 ранеными. Британским саперам, которые каких-нибудь несколько дней назад со свойственным войне расточительством взорвали большой каменный мост у Трильпора во время отступления, теперь пришлось наводить переправу, чтобы пехота могла вернуться тем же путем. Самым захватывающим событием 6 сентября для пилотов Королевского летного корпуса, расквартированных в женской школе, стал бой подушками в наброшенных поверх формы ночных рубашках учениц{640}. На следующий день, в понедельник 7 сентября, пока армия Манури слева от британцев пыталась возобновить наступление, британцы промаршировали под проливным дождем лишь 22 км и снова почти не сражались.

Александр Джонстон, бригадный офицер связи из 2-го корпуса, писал в замешательстве: «Выступили только в 5 вечера. Не понимаю. Ведь Устав полевой службы велит “не жалеть ни людей, ни лошадей, ни орудий во время преследования врага”. <…> Говорят, если бы наш 1-й корпус чуть поднажал, мы еще прошлым вечером загнали бы немцев в угол». Арьергард кавалерии Марвица предпринял череду «беспокоящих действий», которые благополучно притормозили британцев, замедлив их скорость до улиточной. Вполне справедливо утверждать, что (в полном соответствии с пожеланиями своего главнокомандующего) во время решающих сражений на Марне британцы присутствовали телом, но не духом. Донесения о том, что солдаты обессилены, поступали в тыл потоком от всех армий, однако неспешность британцев поражает еще больше по сравнению со стремительностью, проявленной при смене фронта Клюком: его войска промаршировали почти 65 км 7 сентября, и около 70 км – 8-го.