Тогда же, утром 9 сентября, подполковник Хентш нанес еще один важный визит. До штаба Клюка он доехал по кошмарным запруженным дорогам лишь в половине двенадцатого утра, да еще в какой-то момент его автомобиль обстреляли солдаты ландвера. Повсюду его встречали тревожными вестями, что французы перебрались через Марну и наступают на пятки. Но Клюк и его штаб были полны уверенности (вполне правомерной), что им удалось остановить Манури. Теперь, по словам начальника штаба армии, они готовились разгромить французов окончательно. Левый фланг Манури разваливается, его войска деморализованы и несут большие потери. И тут внезапно возникает эмиссар Мольтке, объявляющий, что Бюлов разбит и отступает, а значит, Клюк должен отступить тоже, иначе он подставит тылы британским экспедиционным войскам. Для пущей убедительности Хентш рассказал, как пробирался через толчею отставших и беженцев, санитарных и интендантских обозов.

Офицеры 1-й армии ответили, что экспедиционные войска их никоим образом не пугают. Один из них говорил позже: «Мы уже знали по опыту, как медлительны британцы». Хентш придерживался иного мнения. И хотя Жоффр еще не подозревал об истинных размерах 50-километрового разрыва между двумя немецкими армиями, офицер немецкого Генштаба счел угрозу смертельной. Пользуясь полномочиями, которыми наделил его Мольтке, он настоял на том, чтобы 1-я армия вышла из сражения с Манури и начала отход к Эне между Суассоном и Компьенем. Начальник штаба Клюка Герман фон Кюль согласился. Один корпус оставили прикрывать тылы от экспедиционных войск и Франше д’Эспере. Хентш отправился в обратный путь в Люксембург и прибыл туда в 12:40 10 сентября. Мольтке тем временем издал собственный приказ об общем отступлении ввиду того, что британцы вот-вот вобьют клин между армиями Бюлова и Клюка, просто-напросто заняв образовавшуюся брешь.

Историки до сих пор теряются в догадках, почему сакраментальная беседа Хентша со штабом 1-й армии, в ходе которой было одобрено решение отступать, состоялась без Клюка, находившегося в каких-нибудь 300 м, на своем командном посту. Очевидно, что ни паника, ни отчаяние участниками этой беседы не владели. Они (в отличие от Мольтке) по-прежнему считали свое стратегическое положение чрезвычайно благоприятным. Перспектива большого охвата на севере развеялась словно дым, однако осталась надежда на решительный прорыв южнее, у Вердена. 9 сентября в Люксембурге кайзер сперва принял в штыки решение Мольтке (точнее, одобренное им решение Хентша) отвести правый фланг немецких войск к Эне. «Нет, нет и нет! И речи быть не может!» – заявил «Верховный». Однако после бурной дискуссии Мольтке отправился диктовать официальный план отступления. Жене он писал смиренно: «Независимо от исхода я должен нести ответственность и разделить судьбу своей страны».

Между тем даже после того, как немцы начали отступать, на фронте Фоша продолжались ожесточенные бои на высотах, где немцы удерживали Шато-де-Мондеман, отражая одну атаку за другой. Подходы к шато были завалены погибшими французами. Но утром 10 сентября одна из дивизий Фоша ринулась в атаку на Фер-Шампенуа через Сент-Гонские болота и сопротивления не встретила. Немцы исчезли. Мондеман был отвоеван после того, как артиллеристы прикатили два орудия, пробившие бреши в стене, окружающей парк, с расстояния 300 м. Хлынув через обвалившуюся кладку, атакующие с изумлением обнаружили в городе лишь трупы противника – и отсюда немцы ушли.

То же самое повторилось на фронте 6-й армии Манури на северо-западе: солнечное утро 10 сентября встретило батарею Поля Линтье под Нантоем неожиданной тишиной, не нарушаемой ни единым выстрелом. «За ночь противник убрался», – сообщил командиру артиллеристов проходящий мимо пехотный полковник. «То есть как?» – не поверил майор. «Вот так. У нас приказ двигаться вперед. <…> Немцы отступают по всему фронту». Офицеры переглянулись с улыбкой. «Это значит…» – «Да, победа!» Линтье писал: «Передаваемая из уст в уста новость наполняла нас ликованием. Победа, победа… когда мы совершенно ее не ожидали!»{650}

Многие немецкие военные были так же озадачены и возмущены отступлением на Марне, как и британцы, менее трех недель назад отступавшие от Монса. Таппен, главная фигура в штабе Мольтке, заявлял прежде: «Кто сейчас удержится, тот и победитель» – однако именно немецкая армия прервала наступление. Генерал кавалерии Георг Вичура был «раздавлен», боевой дух личного состава «сломлен, кругом растерянные лица». Для одного из полков 3-й армии приказ отступать прозвучал «громом среди ясного неба», и его полковник писал: «Я видел, как у многих по щекам катились слезы». Генерал 1-й гвардейской дивизии Оскар фон Гутьер негодовал: «Они что там, с ума посходили?» Генерал Пауль Флак не верил услышанному: «Такого не может быть… Победа была за нами»{651}. Именно здесь зарождалось глубочайшее, страстное, на грани истерики ощущение предательства; чувство, что какие-то злые силы украли у Германии победу, принадлежавшую ей по праву. Это ощущение будет еще долго зреть, разрастаясь после 1918 года в душевную травму и затаенную обиду. «Они там, в ставке, совершенно не владеют собой», – презрительно писал кронпринц Рупрехт в своем военном дневнике. По словам баварца Карла Веннингера, в штабе Мольтке 10 сентября царила «могильная тишина. Все ходят на цыпочках… лучше ни с кем не заговаривать и ничего не спрашивать».

11 сентября Мольтке выехал вместе с Таппеном из люксембургского штаба и отправился наносить личные визиты военачальникам. Существенную роль сыграла его встреча с Гаузеном в штабе 3-й армии. Оттуда он позвонил Бюлову и сообщил, что дела плохи: сам Гаузен болен, его армия потеряла 15 000 человек за первые 10 дней сентября, а оставшийся личный состав измотан. Французы наступают настолько стремительно, что грозят обойти 3-ю армию с флангов. Герцог Альбрехт, сражавшийся по левую руку от Гаузена, требовал подмоги, которую саксонец чувствовал себя обязанным предоставить.

Лайонел Теннисон из экспедиционных войск писал в дневнике о слухах, «будто русские идут нам на помощь через Англию, но звучит это неправдоподобно»{652}. Как ни поразительно, Мольтке тоже поверил этим байкам, и они его растревожили. Он всегда опасался высадки британского десанта в Шлезвиг-Гольштейне. В Бельгии докладывали о десанте британских войск за линией фронта. На самом же деле четыре батальона, высадившиеся в Остенде, почти сразу же вернулись на корабли, оставив позади гору лошадиных трупов – за неимением транспорта для эвакуации несчастных животных их попросту пристреливали. Но Мольтке об истинном положении дел еще не знал. Риском (и без того нежелательным) он был уже сыт по горло. Он намеревался перебросить в Бельгию 10 дивизий с французского фронта и продолжать общее отступление на западе.