Последним просчетом немцев в начале сентября была ночная штыковая атака 10-го, предпринятая почти сотней тысяч резервистов 5-й армии кронпринца у Во-Мари к северу от Сент-Мену. Сперва Мольтке дал согласие на эту операцию, затем – обеспокоенный числом потерь среди осаждающих Нанси – пошел на попятный. Тогда Вильгельм пригрозил начальнику Генштаба пожаловаться своему отцу-кайзеру, и Мольтке пришлось санкционировать атаку. Она обернулась катастрофой. Атакующим не удалось прорваться, и французская артиллерия – «черные мясники» – безжалостно перемолола плотные ряды пехоты. В 7:45 французы пошли в контрнаступление, отбросив рассыпавшихся, паникующих немцев назад. Некоторые части потеряли до 40 % офицерского состава. Вечером генерал Морис Саррай доложил Жоффру односложно: «Положение удовлетворительное». Выше много говорилось о трагических просчетах французов в первые недели войны, однако немцы ненамного от них отстали, о чем свидетельствовала и эта атака. Нелестно характеризует немецкое командование и то, что кронпринц Вильгельм, бодрясь, заверял Мольтке, будто операция 10 сентября «прошла успешно».

Вопреки мнению апологетов немецкой армии Марна представляла собой не только просчет Мольтке (которому пришлось посмотреть правде в глаза), но и историческую победу французов, сбивших с немцев спесь. Французам удалось воспользоваться преимуществом воевать на родной земле: у них лучше была налажена связь и короче маршруты снабжения, чем у немцев, которые воевали на чужбине. Система командного руководства у французов тоже отличалась большей слаженностью, чем немецкая. Если бы Жоффра уволили 25 августа (по заслугам, учитывая катастрофический провал «Плана XVII» и страшные потери, которые он за собой повлек), он остался бы одним из величайших неудачников в военной истории. Однако впоследствии он доказал, что, как еж из книги сэра Исайи Берлина, знает одну очень важную вещь. Сосредоточивая войска у Марны, главнокомандующий сделал рискованную ставку – и риск оправдался. Проявленная Жоффром воля восторжествовала над малодушием Мольтке. И последствия этого триумфа для судьбы Европы в 1914 году трудно переоценить. Под стать главнокомандующему действовали и войска, проявившие мужество в тот момент, когда отчаяние было бы простительно.

Некоторые историки доказывают, что Бюлов пережил менее понятный, но более серьезный в плане последствий нервный срыв, чем Мольтке. Однако они упускают из вида, что к 9 сентября командующий 2-й армией уже терпел поражение от Франше д’Эспере. Что касается Клюка, если он считал вмешательство Мольтке (точнее, Хентша) неоправданным, почему не воспротивился и не оспорил, как оспаривал не одно распоряжение из ставки до тех пор? Вероятнее всего, он тоже втайне сознавал, что немецкие войска на западе исчерпали свои стратегические и тактические возможности. Клюк и его коллеги ни на секунду не допускали мысли, что принятые ими 9 сентября решения приведут к поражению в войне. Они лишь признавали необходимость отступить и перегруппироваться.

Однако союзники не смогли воспользоваться замешательством врага и сокрушить его окончательно, поскольку после августовских разгромов им не хватало ни сил, ни средств. Британские экспедиционные войска могли бы многого добиться, тесня отступающих немцев, однако они этого делать не стали. За все Марнское сражение британцы потеряли лишь 1701 человека – меньше, чем некоторые французские бригады. Будь на то единоличная воля британского главнокомандующего, они не сражались бы вовсе. Участие в контрнаступлении было заслугой Асквита и Китченера, а не сэра Джона Френча. Маловероятно, впрочем, что более энергичные действия британцев помогли бы Жоффру превратить свою победу в окончательное поражение Германии, однако они наверняка увеличили бы нанесенный врагу урон (особенно по части военнопленных) и осложнили бы отступление Клюка и Бюлова.

После долгих недель уныния и страхов за исход войны победа на Марне вызвала всплеск ликования в стане союзников. Сэр Эдуард Грей писал коллеге из правительства 14 сентября: «Новости с фронта настолько хороши, что даже не верится»{659}. Лейтенант Шарль де Голль, как и многие, тешил себя иллюзиями, что наступление на Марне станет решающим ударом этой войны: «Враг не сможет остановить наше преследование… нам достанется вся слава победы над противником, который считал себя несокрушимым, и это без жизненно необходимой, казалось бы, помощи русских»{660}. Другие военные высказывались осторожнее. Эдуард Кердеве, хоть и обрадовался известию, что немцы оставили лежащее на пути их части селение, к бурным восторгам не присоединился: «Было бы замечательно, если бы удалось освободить Францию так быстро… но я скептически смотрю на своих однополчан, которые уже видят себя на берегах Рейна. Мне известна немецкая организованность, их неиссякаемые запасы сил и впечатляющие арсеналы. Одолеть их будет нелегко. Товарищи подтрунивают над моими сомнениями, но они не знают Германию – ее доблесть и прусскую организованность»{661}.

Однако у владеющих ситуацией немцев не вызывало сомнений, что шансы на быструю развязку упущены. В Морском департаменте Альберт Хопман заламывал руки. «Общее положение дел крайне неблагоприятное», – писал он, виня в сложившейся ситуации «огрехи прошлых лет». Хопман порицал правительство за слабость и нехватку сильных личностей: «Наша система не сумела привнести силу и ум в первые ряды правительства и государственных деятелей. <…> Это печально, очень печально, бедная Германия»{662}. Несколько дней спустя он называл войну «невероятной глупостью» ответственных за внешнюю политику страны{663}. Единственное утешение Хопман видел в «духе народа. Его можно поддержать лишь масштабными демократическими уступками. В противном случае нас ждет революция, и династия [Гогенцоллернов] падет. Маловероятно, что нашим политикам хватит ума [сыграть на опережение]».

Франция тем временем вздохнула с облегчением. 15 сентября Эдуард Веллан писал в l’Humanité: «Начало уничтожению прусского империализма положено. Оно совпадает с началом решительной победы союзных армий». Выражение «марнское чудо» ввел в декабре Морис Баррес, назвав сражение «вечным французским чудом, чудом Жанны д’Арк, святой покровительницы Франции». В это время католическая церковь во Франции призывала к религиозному возрождению, и, вторя Барресу, один священнослужитель выпустил буклеты с заголовком «Марнское чудо». Военные же, что неудивительно, смотрели на сентябрьские события более трезвым и осторожным взглядом. Полковник по фамилии Дефонтен писал 25 сентября: «Мы пережили самый тяжкий этап войны – физическое истощение, нехватку припасов, невосполнимые потери офицерского состава»{664}.

После 1918 года Марна подкрепила придуманную немецкой армией концепцию «удара в спину». Официальная история гласила: «Масштабная историческая битва на Урке и Марне была остановлена искусственно! Правый фланг немецких войск отступил, отказавшись от почти завоеванной победы!»{665} Людендорф писал в 1934 году: «Армия не была разбита на Марне в 1914 году. Она была победительницей»{666}. Это вымысел. Миф о немецкой несокрушимости был развенчан, и французская армия восстала из пепла поражения. Войска Жоффра воспряли духом, перейдя в наступление и отвоевывая у захватчиков драгоценные километры французской земли. Капитан Плье де Дис попал как-то на ночлег к нелюдимой старухе, у которой недавно стояли немцы. Ложась в кровать, де Дис задумался на секунду, меняла ли хозяйка постельное белье после их ухода, но потом пожал плечами: «Что за вопрос для солдата в разгар войны… Буду спать, ни о чем не думая»{667}.