– Я не отдам ни капли крови! – сердито подсказал Лодж. – А впрочем, не важно…

Фредерика уже спускалась со сцены.

Александр, которого поначалу раздражали Фредерикины вольности с его ударениями, заметил вскоре, что слова слишком уж легко слетают с ее языка, и подумал, что она старается для него. Теперь он решил пойти утешить ее. Лодж вопил, как футбольный тренер в раздевалке: время идет, они зверски опаздывают, они проторчат тут до утра и так далее. Потом со значением заметил Фредерике, что сегодня у нее какие-то скупые, связанные движения. При слове «связанный» ей всегда представлялись мраморные эйдолы[303] Блейка: бугрящаяся плоть, перевитая мускулами и длинными кожаными ремнями. Вот уж поистине человек, связанный собственными мышцами.

– Мне это показалось правильным, – отвечала она. – Это что, так важно?

– Только я тебя расшевелил, и вот опять… – вздохнул Кроу. – Будь добра, в камере не замирай – ходи, мечись!..

Александр тихонько подсел к Фредерике: пряный запах одеколона и мягкий, негромкий голос:

– Ну конечно, ты не связана и не скована. И не думай так. Просто нервы твои натянуты, и ты вся как резной алебастр, как статуя Дафны, на бегу врастающей корнями в землю.

– Я что, правда так выглядела? Тут где-то что-то не то. Какая-то ошибка.

– Возможно, дело в моих стихах, – сказал Александр.

Фредерика кивнула и продолжила ломать голову над вопросами красоты и грамматики.

Во втором акте еще до конфуза и катастрофы чувствовались ненужное возбуждение и разлад. Одни переигрывали, другие недоигрывали. Мудрые советы выкрикивали, словно весть о скором конце света, на приказ о казни Марии Шотландской смотрели, как на чашку не вовремя поданного чая. Участники маски двигались невпопад: Уилки сбил с толку плеяд, приняв вдруг позу Королевы духов с позолоченным мечом Астреи, а мальчишки из антимаски, сталкиваясь, метались по сцене, как обитатели разворошенного муравейника. Александр и Фредерика сидели в деревянном амфитеатре, оба теперь ненужные, и смотрели, как Лодж раздает подзатыльники маленьким сатирам и сгоняет опешивших дам и кавалеров в живописные группы, тут же разбредающиеся снова. Когда уж в третий раз прозвучали кое-как сбивчивые звуки небесной гармонии, кто-то из музыкантов умудрился разбить инструмент о каменные перила. Наконец пришло время сцены с «несси-восси!». Это был звездный час Дженни – но только лишь неистощимо бодрый Уилки приступился к ней с большим чувством и знанием дела, как к верещанию струн, бульканью лютни, уханью бутылок и приглушенным вскрикам и смеху осаждаемой Бесс Трокмортон добавился новый звук. Он донесся издалека, из-за угла здания – что-то вроде грома и верезга железного обруча, который ребенок волочит по гравию. И шаги. Быстрые и ровные шаги, словно на марше. Между Астреей в красивой позе и отороченным мехом бароном Веруламом[304] воинственно просунулся передок детской коляски, отчаянно нуждающейся в смазке. Вслед за коляской возник Джеффри Перри. Он остановился в золотом свете, направленном на плеяд, сквозь роговые очки подслеповато высмотрел супругу и направился к ней – в идеально отглаженном сером костюме, с подозрительно спокойной улыбкой.

– С меня хватит, – благожелательно заявил он, как-то мимоходом вынимая руку Уилки из корсажа жены. – Я и так сделал больше, чем должен, а теперь довольно. Ты можешь сейчас вернуться домой либо забрать своего ребенка. А меня ждут дела. Я, представь себе, научный работник и не собираюсь больше петь колыбельные. Ты должна вернуться домой или устроить все как-то иначе. Я достаточно ясно выразился?

– Ты выставляешь себя дураком, – сказала Дженни. – Неужели не ясно, что я не могу сейчас вернуться, у нас генеральная репетиция. И ты не можешь…

– Еще как могу!

Во гневе человек всегда отчасти комичен. Фредерика громко фыркнула. В кустах кое-где захихикали мальчишки.

Джеффри посдергивал одеяльца и явил на свет божий Томаса, который немедленно и густо заревел. Лица отца и сына сделались пунцовыми.

– И вот так он постоянно, – сказал Джеффри. Томас извивался и завывал. – Ну что, ты идешь?

– Естественно, нет. – Дженни обернулась к Кроу, потом перевела взгляд на Уилки и прекрасно равнодушную Антею Уорбертон. На Александра смотреть боялась. Уилки и Кроу широко улыбались, как показалось ей, с чисто мужским злорадством.

– Ну что ж, – столь же благодушно ответствовал Джеффри, – тогда мы поступим следующим образом.

Он легонько подкинул Томаса вверх, а потом сильно и точно швырнул его через всю сцену к Дженни. Дженни кое-как схватила малыша, задыхаясь и пошатываясь, прижала его к груди. Томас, которому нечем стало дышать, яростно заелозил и заревел еще пуще, из пунцового став ярко-красным. Джеффри задумчиво оглядел коляску, террасу, актеров. Затем злым, прицельным пинком оттолкнул коляску к краю террасы. Пружинно покачнувшись туда-сюда, коляска кривыми скачками съехала по ступеням и завалилась набок на лужайке. Покатились баночки с детским питаньем, бутылка с молоком, вывалился на траву сверток подгузников и плюшевый мишка.

– Ну вот и все. Теперь я могу продолжать работу. С мамой ведь лучше, правда, Том? – сказал на прощание Джеффри голосом ядовито-сладким, совершенно невероятным в его скромных устах. Он ушел в темноту за углом, откуда вскоре послышался звук заводимого мотора.

Актеры возбужденно закричали, загудели, залепетали. Грудь Дженни поднялась от подступающего плача. Лодж жестом подозвал гардеробщиц и отдал им на попечение ребенка.

– Кажется, самое разумное – вообще не выходить замуж, – созерцательно заметила Фредерика Александру.

– Да, – отвечал тот, с тревогой думая, что сцена на террасе приблизила его к алтарю намного больше, чем хотелось бы.

Александр мельком взглянул на Фредерику, явно забавлявшуюся его положением, а затем, поскольку он был джентльменом, а Дженни страдала, выпрямил свои длинные ноги, встал и отправился ее утешать. Дженни в ответ набросилась на него и сквозь рыдания сердито заявила, что все в порядке, ничего не случилось и нужно продолжать репетицию. И пусть Александр пока подержит ребенка: Томас его знает и будет сидеть тихонько.

Александр пронянчился с Томасом весь третий акт. Он было предложил подержать его Фредерике, но та попросту ответила: «Спасибо, я не люблю детей». Александр удрученно думал, что временно взять на себя Томаса – вопрос порядочности. Однако же, встретив пару раз испепеляющий взгляд малыша, он с трудом подавил желание запихать его под сиденье, после чего сесть в машину и уехать в Калверли, а далее на север. Фредерика сидела рядом и изучала его. Она была непривычно молчалива, и впервые за время их знакомства Александр задался вопросом, о чем, собственно, она думает. На сцене молча умирала Марина Йео, но Томас решил дополнить сцену кряканьем и неясными булькающими звуками. Спустилась темнота. Спенсер растворился в ней на пути к неведомой смерти. Черно-бархатный, пышный и дерзкий, провидя падение и Тауэр, Уилки прочел свой эпилог. Тогда пришла Дженни и взяла ребенка, который тут же возобновил свои яростные протесты. Строгий Лодж подвел итоги репетиции, и началась нешуточная попойка.