Как известно, «Гея» не сразу направилась к Южному полюсу Галактики, а сначала пересекла всю Солнечную систему в плоскости эклиптики. Мы миновали пояс малых планет за орбитой Земли, в котором обращается почти 260 миллиардов астероидов, потом, пролетев Марс, пересекли отмеченные черными линиями на картах неба пути многочисленных комет из семейства Юпитера. Этот гигант Солнечной системы сделал их своими рабынями, похитив из пространства мощью своего притяжения, действующего на огромном расстоянии. Он неустанно меняет пути этих комет, пока наконец не извергает их за пределы нашей системы или не привязывает к определенной орбите. «Гея» двигалась внутри Солнечной системы двадцать восемь дней со скоростью тысяча километров в секунду, прокладывая путь среди роя астероидов, метеоритов и комет. За это время были проверены все ее навигационные приборы. Тогда мы жили событиями, вторгавшимися к нам извне; приближаясь, увеличивались в размерах планеты, расположенные за Юпитером и посещаемые весьма редко; невооруженным глазом теперь можно было видеть их гигантские газовые оболочки, возмущаемые вихрями глубинных течений; постепенно достигнув максимальных размеров, их диски начинали уменьшаться. Одна большая планета за другой отходили назад, окруженные роями застывших ледяных спутников, пока в виде маленьких светящихся точек не исчезали далеко за кормой «Геи». Одновременно мы измеряли пройденное расстояние по неустанно слабеющему блеску Солнца, пока наконец на траверсе Плутона наше светило не превратилось в одну из звезд – правда, самую яркую из всех. Земли нельзя было различить уже много дней; ее слабенькая искорка потерялась в потоках света, излучаемого материнской звездой.

Между орбитами Урана и Нептуна с промежутками в тринадцать дней нам встретились две автоматические космические станции; они курсируют в этих мертвых, охваченных холодом пространствах, неустанно разыскивая кометы и метеориты, еще не отмеченные на небесных картах, регистрируют свои открытия и предостерегают всех об опасности радиосигналами. Я сказал, что мы встретили эти станции; в действительности мы прошли мимо них на таком расстоянии, что их нельзя было различить не только взглядом, но и в телескопы. Они дали знать о себе ритмичным пульсом радиосигналов, что позволило точно определить их положение и направление полета. Таких станций насчитывается около шестнадцати тысяч. Они дольше, чем другие, остаются в пространстве, прилетая в один из портов Солнечной системы по радиовызову лишь затем, чтобы пополнить резервуары топливом на следующее десятилетие.

Вблизи орбиты Цербера астрогаторы начали постепенно выводить наш корабль из плоскости солнечной орбиты. С этого момента «Гея» должна была войти в море пустоты; начиналось непрерывное наращивание ее скорости. Как я уже говорил, средняя скорость корабля при полете через эклиптику была близка к тысяче километров в секунду. Так мы двигались восемьдесят два дня и за это время прошли около семи миллиардов километров. Несведущим это расстояние могло показаться весьма значительным, но, когда мы вышли за пределы Солнечной системы, на стенах кабины рулевого управления появились карты в масштабе в миллион раз более мелком, чем использовавшиеся ранее. На этих картах пройденный нами путь невозможно было показать: вся Солнечная система, до самых своих границ, включая самые отдаленные планеты, была представлена здесь как маленькая черная точка.

Как я уже сказал, многим из нас подсознательно казалось, что пространство за пределами нашей системы будет выглядеть иначе, чем то, которое мы уже видели и изучали. Хотя мы и знали, что так быть не может, в день, когда было объявлено о прохождении орбиты Цербера, многие пораньше утром с затаенным волнением вышли на смотровые палубы. Однако звездное небо предстало перед нами по-прежнему неподвижным.

Я стоял на передней обзорной палубе. Полярная звезда, скрытая за кормой, была не видна. «Гея», выйдя на курс, как бы спадала от северного полюса звездной чаши, направляясь к Южному, где на обширном выступе Млечного Пути сияла цель нашего путешествия – созвездие Центавра.

Перед нами простиралась Галактика. Огромные белесоватые скопища застывших в беспорядочном нагромождении звездных туч пересекались извилистыми черными провалами – это была холодная космическая материя, затемнявшая свет находящихся позади нее звезд. Взгляд невольно устремлялся вдаль этих просвечивающих континентов вперед – к солнцам Центавра. Там, в обильно насыщенном светом пространстве, среди мириадов звезд, таких слабых, что глаз вскоре переставал различать их, словно они таяли, когда на них смотришь, ярко сияли огни Южного Креста, а по другую сторону полюса Галактики, близ сверкающего алмазными гранями громадного шарообразного скопления Тукана 47, светились Магеллановы Облака.

Свет его Большого Облака преодолевает разделяющее нас пространство за 80 000 лет. Это звездное скопление, в котором насчитывается почти пятьсот миллионов солнц, выделялось на черном фоне бесформенным пятном белесой мглы. За ним, на границе видимости, окруженное мерцающими клочьями, светилось Малое Облако – словно отражение первого в бесконечно далеком черном зеркале.

Оба эти спутника нашей Галактики миллионы лет двигаются за ней на одном и том же расстоянии, привязанные силой тяготения.

Я разговаривал с товарищами о том, что видимость улучшилась с того времени, когда мы покинули Солнечную систему, в которой кружит затемняющие свет частицы пыли. Примерно час спустя люди стали расходиться, палуба пустела. Я остался один. Удивительно, как увлекало меня созерцание звездных облаков; я чувствовал почти физическое усилие взгляда, состязающегося с бездонными пропастями. Зрелище не изменялось, но не надоедало – вероятно, потому, что возбуждало все новые и новые мысли, которые, однако, мне было трудно выразить.

Я стоял в раздумье, а звезды сияли – не тем изменчивым, мерцающим, словно капризным блеском земных ночей, но светом ровным и неколебимым – как искорки, заключенные в черную ледяную оболочку. Вдруг совсем рядом послышался шепот; я оглянулся в ту сторону. Почти рядом со мной стоял человек и смотрел, подобно мне, в бездну. В полумгле я заметил лишь, что он почти на голову ниже меня. «Какой-то юноша», – подумал я. Он тихо сказал:

– Там сердце Галактики… – и едва различимым жестом указал на место, где сходились созвездия Стрельца, Змеи и Скорпиона. Теперь мы оба смотрели туда; над нами звездной тучей висело созвездие Стрельца, ярчайшее из всех, разделенное трехлучевым разливом непроницаемой темени.

Мой сотоварищ продолжал шепотом разговаривать сам с собой. Привыкнув к монотонному звучанию его голоса, я стал различать отдельные слова; он перечислял названия созвездий, но не как астроном-классификатор, а как человек, радующийся тому, что видит редчайшую коллекцию.

– Парус, – говорил он, – Скорпион… Южная Корона… Хамелеон… Летающая Рыба… Сеть… Что за странная фантазия была у древних, – вдруг громко произнес он, будто продолжая только что начатый разговор, – чего только не видели они в этом хаосе огоньков! Я все пытаюсь сложить из них что-нибудь, отвечающее названиям созвездий, но ничего не получается.

Его звонкий голос и то, что он назвал звезды «огоньками», подтвердили мою догадку – рядом со мной стоял юноша. Он говорил громко, но как бы про себя, и я не отвечал ему. Вдруг, не оборачиваясь в мою сторону, он сказал: