Как это иногда позволяют себе безрассудные юнцы, он выключил автоматические предохранители рулевого управления ракеты, чтобы они не мешали выполнить в нашу честь несколько головоломных фигур высшего пилотажа. Ему удалось дважды описать мертвую петлю вокруг «Геи», на что корабль ответил предостерегающими сигналами. Когда же он не обратил на них внимания, «Гея» окружила себя тучей красного дыма. Когда и это не дало результата, корабль увеличил скорость. В кабине рулевого управления в тот момент не было никого из астрогаторов, и маневрами «Геи» руководили автоматы. Безумец пилот, пренебрегая всеми предупреждениями и видя, что «Гея» начинает уходить от него, бросился в погоню, выжимая из своей маленькой ракеты всю скорость, на какую та была способна. Приближаясь к нашему борту со стороны Юпитера, пилот не учел силы его притяжения, и ракета, развернувшись слишком резко, оказалась в зоне выхлопа атомных газов. Охваченная газовым вихрем, она сбилась с курса, и потерявший ориентировку пилот, стремясь выровнять ракету, направился на полном ходу прямо в борт «Геи». Маневрировать было уже поздно; когда расстояние между ракетой и «Геей» сократилось до нескольких сотен метров, автоматы включили энергопушки, и мощный лучевой удар мгновенно остановил ракету. Она бессильно повисла в пространстве и, может быть, упала бы на Юпитер, если бы не наши дальнейшие маневры. «Гея» снизила скорость, остановила вращательное движение и магнитами втянула незадачливое суденышко в свой люк.

Автоматы действовали совершенно правильно. Если бы ракета не была отброшена направленным зарядом лучевой энергии, произошло бы столкновение с трагическими последствиями. Как-ни-как, а эта ракета весила одиннадцать тонн, и со скоростью семнадцать километров в секунду ей было бы достаточно энергии, чтобы вонзиться в защитную оболочку и корпус нашего корабля.

Тем временем лифт закончил спуск. Мы вошли в барокамеру. Здесь несущие конструкции корабля были обнажены; под металлическими шпангоутами, на придвинутой к стене платформе, лежала, как выброшенная на берег рыба, узкая длинная ракета. От лучевого удара ее оболочка покрылась чешуей темно-коричневой окалины. Люки ракеты заклинило, и открыть их не удавалось, поэтому автоматы со всяческими предосторожностями стали вырезать большое отверстие над сиденьем пилота. Когда мы вошли в барокамеру, эта работа подходила к концу; еще несколько минут из-под лезвий электропил сыпались искры, затем автоматы легко приподняли кусок оболочки и сквозь открывшееся отверстие извлекли тело, одетое в герметический скафандр.

В этот скафандр из плотного эластичного материала были спереди вмонтированы элементы рулевой и радарной аппаратуры и щиток, предохраняющий голову и грудь пилота. Поэтому мы начали вскрывать скафандр сзади. В широко раскрытом скоростном лифте уже стояли наготове носилки; мы действовали так, как если бы пилот был жив, хотя уверенности в этом не было. От энергетического удара ракета утратила скорость так быстро, что находившийся в ней пилот подвергся нагрузкам, многократно превышающими возможности человеческого организма.

Кто-то сбоку подавал мне режущие инструменты; я действовал со все большей осторожностью по мере того, как вскрывал оболочку скафандра слой за слоем. Наконец послышался тихий свист: из скафандра, в котором было повышенное давление, выходил воздух. Еще одно движение ножниц, и показался темный комбинезон пилота. Это был своего рода надувной резиновый мешок, густо опоясанный металлическими спиралями, которые поддерживали мягкие ткани в моменты высоких нагрузок при разгоне или резких остановках.

К груди и животу пилота были подведены воронкообразно расширяющиеся трубки; в них под давлением, зависящим от ускорения, циркулировал газ. Не снимая с пилота комбинезон, мы перенесли тело на носилки. Стеклянные двери закрылись, лифт мягко тронулся и полетел вверх.

В операционной уже горели все лампы. От стола навстречу мне шла Анна. Когда мы ввезли носилки, чтобы поставить их у нагретой металлической плиты, в операционную через боковую дверь вошел первый хирург, Шрей. Я хотел уступить ему место, но он поспешно сказал:

– Нет, нет, работайте, – и отошел в сторону.

Стоя рядом с Анной, низко наклонившись, я разрезал сначала внешний, затем внутренний слой комбинезона. Под ножницами хрустели витки закрепляющей спирали. Вдруг показались обнаженные ноги. Ножницы быстро добежали до конца; пустая оболочка сморщилась и опала. Перед нами лежал без сознания нагой человек.

Шрей подошел к плите; в полнейшем молчании несколько долгих секунд мы всматривались в того, кто лежал перед нами.

Это был молодой человек лет двадцати. На его густой светлой шевелюре запеклась кровь. Беззащитное нагое тело поразительно контрастировало с прикрывавшей его прежде черной оболочкой; она теперь валялась на полу, как содранная шкура животного. Чуть заметно выделялись лиловые пятна на животе, бедрах и груди – там, где в момент внезапного торможения в тело впились компрессионные трубки. Раскинутые руки свисали со стола, бескровное лицо имело синеватый оттенок, во впадинах над ключицами, словно высеченных в алебастре, почти неуловимо дрожал пульс.

Шрей с величайшей осторожностью приложил к груди, над сердцем, рыльце электрофонендоскопа, потом притянул сверху передвижные экраны и погасил все лампы. Во внезапно наступившей темноте рентгеновские экраны вспыхнули фосфорическим светом. Мы наклонились над телом. Все суставы, кости, сочленения были целы. Шрей включил свет и оттолкнул экраны; они беззвучно поднялись к потолку.

Сбоку раскрытый, как две половины ореха, шлем электроэнцефалоскопа придвинулся к столу и свободно охватил голову юноши. Зажужжали усилители: Шрей исследовал мозг. Вдруг он произнес:

– Поддержите сердце!

Я дал знак. С обеих сторон выдвинулись серебристые держатели с готовыми к инъекции шприцами. Иглы углубились в белую кожу предплечий. Жидкость стала быстро уходить из стеклянных цилиндров.

– Кровь? – спросила Анна.

– Нет.

Переливать кровь было нельзя. Когда летевшее головой вперед тело пилота внезапно затормозилось вместе с ракетой, все его внутренности и вся кровь продолжали по инерции двигаться вперед, как бы стремясь ворваться в глубь грудной клетки. Защитные приспособления скафандра могли лишь частично смягчить удар – с этой целью они увеличили давление на грудь и как бы наложили бандаж вокруг шеи, но не смогли воспрепятствовать страшнейшему усилению внутричерепного давления. Следовало ожидать многочисленных разрывов сосудов и кровоизлияния в мозг. Каждые несколько секунд по бессильно лежавшему телу проходила легкая судорога. Мне подумалось, что начинается конвульсия, а стало быть, кора мозга сильно повреждена. Случай казался безнадежным.

Шрей низко наклонился над экраном энцефалоскопа, вглядываясь в дрожащие кривые электротока. Он один видел, что происходит в травмированном мозгу. Мы с Анной могли лишь ждать, глядя на Шрея. Всматриваясь в его лицо, я напрасно пытался что-нибудь прочитать на нем, и в эту полную глубокого молчания минуту с удивлением увидел, что оно прекрасно.

У Шрея была большая голова с высоким лбом, но величину ее трудно было заметить – так благодаря своему строению не кажутся несоразмерными огромные готические соборы. Верхние и нижние веки его глаз сейчас почти сошлись, оставив лишь четкую темную щель; на склоненном лице не было никакого выражения, словно мы смотрели на застывшую маску, а настоящее, глубоко сосредоточенное лицо Шрея было от нас скрыто. Так же внезапно, как профессор сделался неподвижным, он выпрямился и широко открыл глаза.