«Обедала с королем… после обеда мы сидели на балконе, выходящем на реку, и Фейсал облегчал душу. Это было связано с моей просьбой вывести на свет его жену и детей. Он ответил, что слишком не уверен в будущем… Неизвестно, не выдвинет ли британское правительство такие условия договора, которые он не сможет принять».

Это была идея Кокса – предложить Лондону принять договор вместо мандата. Лига Наций будет довольна тем, что Британия все еще выполняет свои обязательства по отношению к оперяющейся нации; Ираку придется удовлетвориться тем, что отношения с Британией будут равноправны и к самоуправлению он пойдет без английского правления и с собственной армией.

Началась работа над мучительными переговорами. Для выработки деталей из министерства колоний прислали сотрудника по имени Хьюберт Янг. Он возглавил команду, куда вошли Корнуоллис, действующий от имени Фейсала, юридический советник иракского кабинета Эдуард Дроуэр и Найджел Дэвидсон, юридический секретарь верховного комиссара. Был принят «акт об альянсе», где говорилось, как именно две страны будут совместно работать над созданием Основного закона, или конституции. За этим последовал закон о выборах.

Лондон настаивал на соблюдении мандата как условии договора. Фейсал заявил, что договор должен существовать автономно, а иракский премьер-министр говорил, что в противном случае откажется его признавать. Но у Фейсала были более широкие планы. Он надеялся, что его отказ признавать британский мандат побудит сирийцев отказаться от французского, а его миссия останется прежней: показать миру жизнеспособность суверенного исламского государства.

Каждый день бывая во дворце, Гертруда чувствовала, что с Фейсалом все труднее и труднее иметь дело. Несгибаемый, склонный к манипулированию, даже неискренний, он попустительствовал антимандатной пропаганде в районе Хиллы чуть ли не до бунта. Когда британцы разыскивали с целью ареста некоторых шейхов, убивших британского офицера, король обвинил их во враждебных к нему действиях. Прессе он сказал, что нельзя просить знатного араба выполнять приказы иностранца. Каждый раз, когда его министры согласовывали формулировки договора, он находил какие-то новые недостатки. Каждый раз, когда Кокс посылал новую версию на утверждение в Уайтхолл, против нее всплывали возражения.

Гертруда уже приходила от этого в недоумение, Кокс и Корнуоллис, пожалуй, тоже. Фейсал рисковал лояльностью умеренных шейхов и министров, которые его поддерживали, провоцировал уход британских гражданских чиновников и советников, которые поддерживали правительство в рабочем состоянии, и вынуждал Уайтхолл вообще бросить Ирак. Надеясь на известную ей привязанность короля, Гертруда решила воззвать к нему лично. Как писала позже, она воспользовалась «…эмоциональной атмосферой, которую он, будучи остро чувствительным, осознавал полностью. Потому что я разыгрывала свою последнюю карту, и так ему и сказала. Я начала с вопроса, верит ли он в мою личную искренность и преданность ему. Фейсал ответил, что даже не сомневается… Я сказала, что в таком случае буду говорить совершенно свободно и что я очень разочарована. У меня был красивый изящный образ того, чему я отдаю свою верность, и этот образ тает на глазах. И до того, как будет стерта последняя благородная черта, я предпочитаю уйти: как бы ни любила я арабскую нацию, какую бы ни чувствовала ответственность за будущее, вряд ли я смогу смотреть, как испаряется моя мечта… Я всегда верила, что им движут лишь самые высокие принципы, а сейчас вижу его жертвой любого злобного слуха… и не буду ждать, пока негодяи, которых он теперь дарит своим доверием, неизбежно очернят меня в его глазах.

На сей предмет у нас вышел страшный спор, в течение которого он мне то и дело целовал руки, что очень выбивает из колеи!.. Я все еще sous le coup[40]от этой беседы. Фейсал – один из самых милых людей на земле, но ему поразительно не хватает силы характера… Сегодня я оставила его в убеждении, что мое единственное желание – ему служить; завтра он будет весь в сомнениях».

Через несколько дней она узнала, что король уже изменил мнение по одному из вопросов, которые они обсуждали. Гертруда с грустью смирилась с тем, что сочла колебанием лояльности Фейсала. Случатся еще более серьезные разногласия, но она, как и Корнуоллис, была очарована Фейсалом и не могла уйти. Король околдовал их обоих. Он постоянно требовал ее общества, спокойно слушал ее выговоры, целовал ей руку – и оставался непреклонен. Гертруда писала:

«Сафват-паша [старый учитель короля] просил меня приходить во дворец, когда захочу, поскольку ясно, что я – единственный человек, который по-настоящему любит короля, и единственный, кого по-настоящему любит король. Это было несправедливо по отношению к мистеру Корнуоллису, который пожертвовал для него всей своей карьерой… Но Сафват на это возразил, что есть разница, и, наверное, меня король чаще держит за руку, хотя мистера Корнуоллиса чаще обнимает – мы поделились наблюдениями. От Фейсала ничего не добьешься, если он не уверен, что ему принадлежит твоя преданная привязанность. Наша – принадлежит».

Раз в жизни Гертруда встретила равного себе.

Британцы делали уступки по поводу условий договора, но одно держалось неизменно – мандат. Гертруда резюмировала так: «Договор находится в statu quo ante. Сэр Перси послал замечательную телеграмму домой, настоятельно советуя мистеру Черчиллю уступить».

Но Черчилль отказывался идти на компромисс. Он требовал, чтобы Кокс и Фейсал приехали в Лондон, и они понимали, что там он предъявит им ультиматум. «Сердце умерло во мне», – писала Гертруда. Все висело на волоске. Фейсал откажется подписывать, и Ирак, как она знала, перестанет существовать. Кокс, черпая силы в том факте, что ему уже недолго было до отставки, пустил в ход персональный авторитет. Он считает, ответил он Черчиллю, что от их прибытия в Лондон никакого не будет улучшения. Он предложил опубликовать договор с Ираком в том виде, в котором он согласован с королем, добавив оговорку, что мандат является единственным пунктом расхождения. Тогда король сможет сказать своему народу, что добился наилучших из возможных условий. «Но примет ли наше правительство это предложение? – спрашивала Гертруда. – Вот что мы хотим знать, потому что, если все уедут стрелять куропаток, телеграммы могут остаться без ответа».

Был август 1922 года и годовщина коронации, для Гертруды предваренная неделей вечеринок и празднований. Был день, проведенный на королевской хлопковой плантации в скачках по полям с Фейсалом и его свитой, за которыми ехали верховые адъютанты и кавалькада телохранителей, потом вечером играли в бридж. В свою очередь Гертруда организовала прием для короля – пикник на тенистом берегу Тигра: «Жарили больших рыб на костре из пальмовых крон – самая вкусная еда в мире. Я накупила ковров и подушек и повесила в кустах тамариска старые багдадские фонари… в розовом штиле заката. “Это так мирно”, – сказал король». Потом был прием в багдадском дворце Фейсала, из британского представительства приехали на двух машинах. Гертруда надела кремовые кружева, заколотые миниатюрными орденами, надетые впервые, и бриллианты – в волосах фамильная тиара Беллов, а вокруг шеи тиара вместо колье. Это последнее украшение прислала ей Флоренс: «Я открыла пакет в офисе… и оттуда вывалилась здоровенная тиара. Я чуть не рассмеялась – настолько это был неожиданный среди канцелярских папок предмет. С твоей стороны очень великодушно отослать ее мне – я забыла, какая она красивая. Боюсь, что если я ее надену, меня примут за коронованную королеву Месопотамии».