«Я думаю, можно обнародовать факт, что в один из критических моментов нашей истории, когда некоторые из наших людей дрогнули, эта великая белая женщина сама повела их в атаку на турок. По крайней мере один раз в своей карьере она попала в руки своих врагов и перед ней была перспектива неминуемой ужасной смерти.

Ее выдал туркам один предатель-араб, когда она возвращалась из своих опасных поездок в пустыню, и ее, переодетую арабом из племени, схватил турецкий патруль… Ей угрожали зверскими пытками, если она не выдаст тайны тех людей, что в этот момент готовили свержение турецкого ярма. Гертруда оставалась глуха ко всем угрозам, и ни одной тайны не узнали от нее угнетатели. Если бы она дрогнула, некоторые наши лучшие вожди могли бы поплатиться жизнью, но она предпочла пытку – предательству. К счастью, ей удалось сбежать до того, как врагам представилась возможность осуществить свои угрозы…»

Фейсал рассказал историю ее побега, которую, по его словам, она поведала только ему. Она тайно выбралась глухой ночью из турецкого лагеря и три дня и три ночи скиталась без проводника, пищи и воды, прячась от встреч с бандами мародеров. Наконец Гертруда выбралась в безопасное место, находясь на грани жизни и смерти. «Через несколько дней она уже была среди нас, по-прежнему активная, занятая великой задачей – поднимать наших людей против угнетателей».

Гертруда была военным гением, добавил Фейсал, и при случае подавала арабам очень ценные тактические советы. В начале войны турки назначили цену за ее голову:

«Награда была такой, что могла бы искусить людскую жадность, но эту женщину так высоко ставили в нашем народе, что не нашлось никого, кто выдал бы ее врагам».

Гертруда не оставила записей об этих приключениях, и если никогда не говорила о них сэру Перси или леди Кокс, то это, пожалуй, неудивительно. Это ведь осторожный Кокс за несколько лет до того отговаривал ее от путешествия в Хаиль. И представить своего восточного секретаря, устраивающего розыгрыш для короля, переодевшись погонщиком верблюдов, ему было бы совсем не забавно. Как Гертруда опускала или смягчала некоторые события в письмах домой, чтобы не волновать родных, точно так же она не стала бы их тревожить рассказами о едва не ставших роковыми случаях. Может, одной из причин ее устойчивой нелюбви к прессе был страх, что газетные ищейки откопают эти сенсационные случаи и затруднят ее работу серьезного администратора и уж точно – работу разведчика.

Есть одно особенно интригующее предложение, заключающееся в том, что она стала соучастницей попытки Т. Э. Лоуренса в 1916 году подкупить турок для снятия осады с Эль-Кута. В то самое время она находилась в Басре, досадовала на недостаток дела и размышляла, оставаться ей или уезжать. Ее отчаянно заботило состояние голодающей армии. Через неделю после проезда Лоуренса через Басру по пути в Эль-Кут, 16 апреля, Гертруда написала отцу: «Я предложила, что поднимусь по Шатт-эль-Араб с местным проводником проверять карты, и, кажется, этот план понравился». Потом между ее письмами случился весьма необычный перерыв – до двадцать седьмого, когда она написала: «Дорогая мама, я пропустила почту на прошлой неделе, поскольку выезжала в небольшое местечко на краю пустыни, называется Зубаир, и когда вернулась, оказалось, что почта уже ушла, на день раньше обычного… Ничего не происходит и ничего, кажется, не произойдет возле Эль-Кута – дело безнадежное».

Зная, что Эль-Кут занимал первое место в мыслях Лоуренса и Гертруды, можно предположить, что «обширные планы», которые они обсуждали, касались осады и возможности выручить оттуда солдат. Что не является невозможным, учитывая, какими они были людьми. Они обдумывали идею отвлекающего маневра, с одной стороны, и попытки прорыва – с другой. В своих «Семи столпах мудрости» Лоуренс пишет уклончиво о своих действиях в Эль-Куте: «Наше правительство… послало меня в Месопотамию посмотреть, что может быть сделано косвенными средствами для выручки осажденного гарнизона… На самом деле уже поздно было действовать, Эль-Кут просто погибал, и в результате я ничего не сделал из того, что было в моих мыслях и в моих силах».

Есть еще один намек о подобном участии Гертруды, хотя без даты и без контекста. Ее старый друг Лео Эмери, государственный секретарь по делам колоний с 1924 года, писал в мемуарах «Моя жизнь в политике»: «В организации арабских сил против турок ее поле деятельности до некоторой степени пересекалось с полем Лоуренса, и на ее счету знаменательная победа в пустыне, в которой ее протеже победил протеже Лоуренса и захватил все пулеметы противника». После смерти Гертруды Лоуренс писал Эльзе: «Она выделяется тем, что, ясно мысля, видела истинную конечную цель в нашей работе с арабами и, ничего не страшась, работала для этой цели, не щадя себя».

После коронации король перестроил свою жизнь. Он переехал из апартаментов в Сераи во дворец на окраине Багдада – большое, но простое здание с просторными комнатами. Из приемной гостей препровождали в главную гостиную с бархатными шторами на окнах, коврами на полу, тахтой вдоль стены и – в зимние дни – горящими поленьями в камине. Вход охраняли двое часовых, и, кроме тех вечеров, когда гостей принимал сам Фейсал, открывавший дверь слуга приносил кофе на подносе. Здесь находился также кабинет короля, и здесь он проводил беседы и совещания с министрами. Кроме того, был еще его любимый дворец, вилла в Харисии, с лестницей к реке, розарием и тенистой террасой. Этот дом он купил с небольшой фермой, где любил распоряжаться сам. Дальше у него была большая ферма под Ханикином, близ персидской границы, где он вел хозяйство согласно последним веяниям агрономии. Когда через некоторое время он научился водить самолет, то сам туда летал.

Гертруда сражалась за независимость арабской нации столько же времени, сколько и Фейсал. Эта цель вдохновляла ее в Каире, Басре и Багдаде. Она была одиноким голосом в те времена, когда работала у А. Т. Уилсона, она занимала твердую позицию, когда Британия неоднократно угрожала уйти из Ирака, она почти отчаялась в период восстаний, она видела, как идут годы, Запад медлит, а турки изо всех сил сопротивляются определению северной границы Ирака. И она все еще мечтала о свободном арабском правительстве.

В 1921 году очень многое стало налаживаться. Вернулся Кокс, мудрый и тонкий переговорщик, на троне сидел арабский король, а почтенный старейшина Багдада, накиб, стал премьер-министром. Страна была в руках кабинета, выбранного из рядов представительных иракцев. В перспективе самоопределения, пока еще неполного, национальное самосознание еще только ожидалось, но агитация за него уже шла. Гертруда поддерживала националистов по сути и принимала их у себя дома, в то время как Лондон настаивал на официальном признании мандата, без чего британцы должны из Ирака уйти. А тогда, как Гертруда неоднократно предупреждала Фейсала, он не сможет удержать верность своих людей против турок и Ибн Сауда. Фейсал балансировал на лезвии ножа. Сирию из его рук вырвал мандат, закрепленный за Францией. Король знал, что весь кредит доверия ему как арабскому лидеру зависит от того, сможет ли он отвергнуть британский мандат, настойчивое требование подчинения британскому контролю. И поэтому отказывался признавать существование мандата и вопреки всем мольбам Гертруды был готов слушать любого приходящего к нему оппортуниста или экстремиста. Она писала 25 сентября: