— Да?

— Он ушёл. У вас есть то, что мне нужно?

— Да.

— В обычном месте. В десять утра сегодня.

* * *

В этот час небольшая церковь Всех Святых на Кулишках была почти пуста. Церковный служка чем-то занимался в алтаре, а две старушки уборщицы вытирали пыль. Вошёл молодой священник, преклонил колени перед алтарем, перекрестился и через дверку в стене исчез в ризнице.

Отец Максим стоял у правой стены, держа оплывавшую свечу, купленную у главного входа, когда рядом с ним появился Гришин.

— Американец ушёл, — тихо произнёс он.

— Как жаль. Я старался…

— Как он догадался?

— Кажется, он подозревал, что за домом ведётся какое-то наблюдение. — Как всегда, священник обильно потел. — Он вытащил из-за пояса мобильный телефон и кому-то позвонил.

— Расскажите сначала.

— Он пришёл около десяти минут первого. Я собирался ложиться спать. Его святейшество ещё не ложился, а работал в своём кабинете. Он всегда работает в этот час. В дверь позвонили, но я не слышал звонка. Был у себя в комнате. Казак, дежуривший ночью, открыл дверь. Потом я услышал голоса. Я вышел из комнаты и увидел его, стоящего в холле. Я услышал, как его святейшество сказал сверху: «Проводите господина наверх»… Затем он перегнулся через перила, увидел меня и попросил принести кофе. Я пошёл в буфетную и позвонил вам.

— Сколько прошло времени до того, как вы вошли в комнату?

— Немного. Несколько минут. Я очень торопился, чтобы пропустить как можно меньше. Я вошёл минут через пять.

— А магнитофон, который я вам дал?

— Я включил его, перед тем как внести кофе. Они замолчали, когда я постучал. Я уронил несколько кусочков сахара на пол и опустился на колени, чтобы подобрать их. Его святейшество сказал, чтобы я не беспокоился, ноя не послушался и в это время сунул магнитофон под стол. И ушёл.

— А что было в конце?

— Он спустился вниз один. Я ожидал его с пальто в руках, но он не надел его. Казак сидел в комнате рядом с дверью. Американец, казалось, нервничал. Он вынул мобильный телефон и набрал номер. Кто-то ответил, а он сказал только одно слово: «Монах».

— Больше ничего?

— Нет, полковник, только «монах». Он просто слушал. Я не слышал ответа, потому что он прижал телефон к уху. Затем он немного подождал. Приоткрыл чуть-чуть дверь и выглянул. Я всё ещё держал его пальто.

Гришин соображал. Старый англичанин мог предупредить Монка, что его выследили по лимузину, взятому в отеле. Этого было достаточно, чтобы американец понял, что за резиденцией патриарха следят.

— Продолжайте, отец Максим.

— Я услышал шум мотора, а затем два взрыва. Американец распахнул дверь и выбежал. Потом я услышал стрельбу и отскочил от двери.

Гришин кивнул. Американец был умён, но его догадка оказалась верной по другой причине. Он, Гришин, действительно держал резиденцию патриарха под наблюдением, но изнутри, используя предателя священника.

— А плёнка?

— Когда раздались взрывы, казак выхватил пистолет и выбежал из комнаты. Американец оставил дверь открытой. Казак выглянул на улицу, крикнул: «Бандиты!» — и захлопнул дверь. Я побежал наверх. В это время его святейшество вышел из библиотеки и перегнулся через перила, чтобы спросить, что случилось. Пока он стоял там, я забрал чашки и магнитофон. — Гришин молча протянул руку. Отец Максим порылся в боковом кармане своей рясы и достал миниатюрную ленту. — Надеюсь, я всё сделал правильно? — спросил он дрожащим голосом.

Порой Гришина охватывало жгучее желание задушить эту жабу голыми руками. Возможно, когда-нибудь он так и поступит.

— Вы сделали все точно так, как было нужно, — сказал он. — Вы все сделали превосходно.

В машине по дороге в свой офис полковник Гришин снова посмотрел на плёнку. Сегодня ночью он потерял шестерых хороших людей и упустил свою добычу. Но он держал в руках плёнку с точной записью того, что назойливый американец сказал патриарху и что тот сказал американцу. Настанет день, поклялся он, когда эти оба заплатят за свои преступления. На данный момент, насколько дело касалось его, день, безусловно, закончится лучше, чем начался.

Полковник Гришин провёл все оставшееся утро, обеденный перерыв и часть дня, запершись в своём кабинете и слушая запись разговора патриархи Алексия Второго с Джейсоном Монком.

Временами слышались неразборчивое бормотание или звук передвигаемых чашек, но в основном запись оказалась достаточно чёткой.

Запись начиналась со звука открываемой двери — отец Максим входил в комнату, неся поднос с кофейными принадлежностями. Звуки были приглушёнными, потому что в этот момент магнитофон находился в боковом кармане рясы.

Гришин услышал, как поднос поставили на стол, затем приглушённый голос произнёс: «Не беспокойся».

Ответ прозвучал тоже глухо: отец Максим наклонился, якобы собирая рассыпавшийся сахар.

Качество звука улучшилось, когда магнитофон оказался под столом. Голос патриарха звучал достаточно отчётливо, когда он сказал отцу Максиму: «Спасибо, сын мой, это все».

Последовала пауза, пока за шпионом не закрылась дверь. Затем патриарх спросил: «А теперь, может быть, вы скажете, что привело вас ко мне?»

Монк заговорил. Гришин мог заметить лёгкий носовой выговор американца, свободно говорившего по-русски.

Он прослушал сорокаминутный разговор трижды, прежде чем приступил к дословной записи. Эта работа была не для секретаря, каким бы доверием он ни пользовался.

Страница за страницей покрывались его аккуратным почерком. Иногда он прокручивал плёнку ещё раз, наклоняясь, чтобы расслышать отдельные слова, и затем продолжал записывать. Он остановился только тогда, когда убедился, что не пропустил ни слова.

Там, в записи, был звук отодвигаемого стула и голос Монка: «Не думаю, что мы ещё встретимся, ваше святейшество. Я знаю, что вы сделаете всё, что сможете, для этой страны и людей, которых вы так любите».

Стали слышны шаги двух человек. Более слабо, поскольку они подошли к двери, Гришин расслышал ответ Алексия: «С Божьей помощью, я постараюсь».

Дверь закрылась — очевидно, за Монком. Гришин услышал, как патриарх вернулся за свой стол. Через десять секунд плёнка кончилась.

Гришин выпрямился и задумался над тем, что услышал. Сселения оказались плохими, хуже нельзя было и придумать. Как один человек, думал он, сумел причинить столько вреда, просто необъяснимо. Всё началось, конечно, с ужасно глупого поступка покойного Н.И. Акопова, оставившего манифест на столе, словно специально для того, чтобы его украли. И это единственное упущение принесло огромный вред, не поддающийся определению.

В беседе с патриархом в основном говорил Монк. Вначале ответы Алексия Второго указывали на то, что он понимает своего собеседника и согласен с ним. Его собственное высказывание прозвучало в конце.