— Позвольте узнать, о чем вы? — поинтересовался Збрхл.

— Какая княжна? — Дебрен пропустил мимо ушей и его вопрос, и все, что сказала Петунка. К счастью, она почувствовала, чем дело пахнет, и ответила, пока он не решил применить силу.

— Какая-какая? Ледошка, развратное семя.

Он тупо смотрел на нее добрые полбусинки.

— Ты же сказала, Ленда. Никакая не Ледошка, Ленда. Другая. А княжна…

Он сам почувствовал, как жалостно это прозвучало. Совсем как нытье маленького мальчика. Она мало что поняла, но теперь он отыскал нарождающееся сочувствие в ее глазах.

— Так она вошла в нашу историю, — сказала Петунка виноватым тоном. — Ледошка Лисичанка, по матери. Но я думала… думала, что у вас в Лелонии женщин с таким именем сотнями насчитывают.

— Ледошка? — горько усмехнулся он, если это вообще можно было считать усмешкой. — Ты бы и одной не нашла.

— Ты-то вот нашел, — пожала она плечами.

— Ленду. Никакую не Ледошку, а…

— И как будет уменьшительное от этого имени?

— Уменьшительное? — Он ошеломленно взглянул на Петунку.

— Дорма аж слюной исходила, только бы дочку Претокару подсунуть. Он желал девицу, а девичество ассоциируется с юностью. Поэтому в письмах она малолетку никогда Лендой не называла.

— Но «Ледошка»?! — Что-то в нем восставало против того, чтобы называть Ленду таким именем. — Так у нас никогда не называют! Лендя, Лендочка, иногда Лендуся…

— …ржавая сюся, — докончил Збрхл. Дебрен застыл с раскрытым ртом. Ротмистр пояснил: — У Вюрны я видел на овине такую надпись. Запомнил, потому что мой командор тогда жутко удивился. В тех краях, на пограничье, у лелонцев латы традиционно с Рыцарями Колеса ассоциируются. Если лелонец кого-то не любит, то говорят, что он скрипит или ржавеет. После оккупации куммоны, кажется, проволочной щеткой отчищали тех баб, которые с колесниками путались. Если б надпись на политику намекала, то местные проститутки могли б с перепугу цены поднять. Аморальность и так стояла низко, потому что мы в основном на голодранцев-куммонов наталкивались и добыча была никудышная. Но тут, к счастью, речь шла не о борьбе с… коллаборационизмом. Из деревни, кто живым остался, сбежал. Спросить было не у кого, но разведка бросила в дело все силы, поддержала себя чарами и установила, что надпись — дело рук лелонского конного лучника. Извращенца, который за овином бабу в латах, скорее всего маркитантку, подстерегал и любиться уговаривал. Она ему за подглядывание морду набила, вот он и отомстил. Вот что значит современная магия, — одобрительно покачал он головой. — По нескольким каплям крови да выбитым зубам всю историю прочесть! Хорошо, что надпись-то не рунами была сделана.

— И верно, хорошо, что не рунами, — заметила Петунка. — Видать, у чародеев с рунами проблемы. Лелонец из плоти и крови, — глянула она на Дебрена, — побывал за границей, ранневековые книги читал с их удивительной орфографией, а не сообразил, что речь-то о Лендушке идет. Только написанной через «е» с хвостиком, которое читается как «ен», и «о» со штришком — в произношении «у». Чужестранец эти значки, как правило, упускает.

Дебрен беспомощно пожал плечами, повернулся, снова взглянул на дверь.

— Она… Ну, та… Серьезно что-то такое?..

— Слово в слово. И тоже кровью. Только гораздо архаичнее. С «куцым».

— С чем? — не понял он.

— Ну, понимаешь… Вместо «маленький» она написала «куцый».

Дебрену даже не стало больно, хоть он и должен был почувствовать себя оскорбленным. Збрхл на свой манер тоже проявил деликатность.

— Молодые — что ни поколение все хуже и хуже, — покачал он головой. — Княжна вроде бы вредная, а гляньте, однозначно Претокара подрезала. А Ленда, хоть приличная девушка, сразу по трем измерениям Дебрена…

— Ничего она мне… — Дебрен прикусил язык.

— Уколола, значит, — пояснил Збрхл. — Я ведь знаю, что она тебе ничего… В латах ни один из вас не ходит. Поэтому с тобой не случится того, что случилось с одним моим знакомцем из хоругви копейщиков, который тоже за овином, в спешке…

— Дебрен! — Петунка взяла чародея за бессильно повисшую руку. — Ты ей что-то сделал? Или, может, она тебе? Мы люди простые, так что нечего… — Он посмотрел ей в глаза. — Знаю, что трудно. Мне тоже было нелегко говорить обо всех этих насилованиях… Но тут речь идет о жизни. Она куда-то помчалась босая. В дырявом платье. Если мы быстро ее не найдем, то ее мороз и без помощи грифона…

— Она в лаптях, — сказал Дебрен тихо.

— Откуда ты можешь знать? В разведке у колесастых ты не служил. — Она тронула туфлей плохо видный, но четкий след ступни. — Она босая бежала. Махрусе сладчайший, до чего ж закомплексованная бедняжка… Снаружи — ежик, а внутри — истинный студень. Знаешь, почему она так упорно по снегу лазит? Потому что ей, вероятно, какой-то кретин сказал, что ноги у нее слишком большие. А какой-то другой кретин не стал сто раз повторять, что прежде-то всего они красивые.

— Какой-то кретин, — он слегка пожал плечами, — знаком с ней, если как следует посчитать, самое большее сто клепсидр.

— Откуда ты знаешь, что в лаптях? — деловито спросил Збрхл. И осмотрелся. — Следы-то совсем замело.

Он говорил об усеянном трупами дворе, а не о крыльце.

— Потому что портянки она на веревку не пустила, хоть они были бы поудобнее. И только дурак бегает в одних портянках, когда под рукой есть обувка.

— Ну, слишком-то умной ее не назовешь, — заметил Збрхл.

— А портянки, — договорила Петунка, — мы вовсе не обязательно засовываем между ногами и туфлями.

Збрхл пропустил ее слова мимо ушей. Двигаясь вдоль следов, он добрался до пролома в частоколе. Перелезая над остатками раздолбанных столбов, Дебрен избавился от всех иллюзий.

— Да-а, — буркнул ротмистр, — слишком умной ее не назовешь. Вроде бы продуманный план, третья портянка, подушка, чтобы живота не покалечить, а о дыре забыла. Ну эта беготня по кругу… Истерия, ничего больше. Мне это известно. Здренка, бывало, тоже в овин или сад сбегала, стоило нам поссориться. Хорошо хоть, коза кожух не взяла. А-то полезла бы дальше, заблудилась и замерзла. А так — злость выветрится, замерзнет и вернется.

— Вернется, — ощетинилась Петунка. — А ты собираешься просто задницу греть, пока…

— Сначала надо поговорить, — отрезал он.

Они пошли к двери. Дебрен только теперь увидел вторую Лендину тропу, идущую в глубь двора. Тропа начиналась как раз от двери. Рядом со снежной бабой. Дебрен — несколько поздно — заметил, что к трем уже привычным шарам Ленда добавила сосульку. Большую — но, видимо, поменьше под рукой не нашлось. Сосулька, воткнутая в нижнюю часть самого нижнего шара, явно была направлена к земле. Все ясно. Там, у фасадной двери, у девушки кончилась кровь, но не злость.

Снова болело не так, как должно бы.