Он опять чуть ли не улыбался. Господи… Он не знал, как смотреть ей в глаза, а сам скалился, стоило хоть чуточку подумать о ней. Збрхл был прав: его голове определенно требовался шлем…

С Лендой явно было неладно. Он должен был заметить это, как только вышел в коридор. Но не заметил. Заглянул за дверь, как за всякую другую, возможно, лишь немного больше обеспокоившись, потому что дверей оставалось уже немного, а ни за одной из ранее открытых он не обнаружил ни девушки, на даже ее следов.

Здесь Ленды не было тоже. И быть не могло. Холодное дуновение дало ему понять это так скоро, что он чуть было тут же не вернулся в коридор. Снег покрывал пол до самого порога. Это помещение было последним, в котором она могла спрятаться.

Лишь вид приставленной к стене жерди заставил его сердце подпрыгнуть к горлу. Жердь была, собственно, небольшой балкой, которой с помощью доски и другой балки-подпорки собирались заблокировать дверь, задержать грифона, если у того появится мысль ворваться в трактир сквозь дыру в крыше.

Вторая жердь тоже попала в комнатку из коридора и лежала на сугробе, точно под отверстием. Снег продолжал идти, поэтому ее было едва видно, но веревку, идущую от жерди к краю дыры, проглядеть было невозможно. Облепленная снегом, она была толщиной в якорный корабельный канат.

Дебрен, замерзший внутри, как пол под его ногами, провел по веревке рукой. Снег отстал, явив длинную череду узлов, соединенных очень короткими отрезками бахромчатой ткани. На краю разломанной крыши плетенка чуть не оборвалась: у Лендиных штанов в этом месте была заплата. Но судьба улыбнулась Дебрену, и девушка не свалилась с крыши. Снег, прикрывающий скат по ту сторону дыры, лежал неровно, гораздо более толстым слоем по краям. Так, как и должен лежать снег, если стоящий внизу человек несколько раз дернет веревку, пытаясь заставить жердь встать вертикально и перетащить сквозь отверстие. Дебрен не сомневался, что Ленда с самого начала планировала нечто такое: из трех запирающих дверь элементов она выбрала самый короткий, а сделанную из одежд веревку привязала не посередине, как того требовал рассудок, а почти на конце. Веревка застряла между обломками стропил, поэтому после нескольких попыток Ленда сдалась, но сама идея глупой не была.

Впрочем, нет — была. Незачем было заглядывать за дверь, чтобы увидеть, что подпирающие ее колья исчезли из коридора. Ленда не могла рассчитывать на такое ротозейство Дебрена, а даже если и могла, то ведь в доме был не только он один. Тогда почему же?

Потому что она дурная, простуженная, глупая идиотка?

Дебрен сбежал вниз. Кажется, слишком резко — его встретило не только острие алебарды, еще раньше схваченной Збрхлом, но и затуманенный алкоголем взгляд Петунки.

— Грифон?! — Ротмистр оторвал щепку от исторического поручня, отчаянным финтом отводя острие от живота мчащегося чародея. — Петунка, под стол!

— Ленда, — бросил сквозь зубы Дебрен.

— За тобой гонится Ленда? — поразился Збрхл.

— Ты что-то ей сделал? — пробормотала Петунка.

— Ничего, — буркнул Дебрен. — Не знаю, может, именно из-за этого… Слушайте, эта идиотка вышла. Вышла из дома.

Он сразу же кинулся к двери, ведущей во двор, потому что именно с той стороны в крыше зияли дыры.

— Дроп? — Прижавшийся к камельку попугай даже не дрогнул, к тому же он был у Дебрена почти за спиной. И однако магун заметил — именно неподвижность, ведь не взгляд же, который птица пыталась отводить от всех разумных существ, в том числе и от умеренно разумной Петунки. — Дроп? Ты что-то знаешь? Стоишь на стреме, да?

Птица взъерошила перья, опустила хохолок на спину. Выглядела она как обиженная на весь мир сова.

— Ты уверен, что она вышла? — спросил Збрхл. — Может, просто спряталась с ночным горшком где-нибудь в углу? Ты же знаешь, у нее в голове кавардак. Вчера ночью чуть было по морде мне не съездила, когда я ее в кустах прихватил.

— Ты за ней по кустам?.. — Легкая икота оборвала догадку Петунки.

— Волколак вокруг нас вертелся, вот я и пошел поближе, вежливо посоветовал ей по нужде на другой конец пущи не бегать. Так она обсобачила меня, как последнего подлеца, а Дебрен еще и от себя добавил. Дескать, она не дура, знает, что делает, и не мешай ей, когда она писать… Будто мне очень нравятся такие игры.

— Она не писать пошла, — буркнул чародей, останавливаясь рядом с птицей, съеживающейся на глазах.

— Тем более, — не понял Збрхл. — На другое еще больше времени требуется, да и расстояния, если человек хочет незаметно…

— Дроп! Посмотри мне в глаза. — Дроп посмотрел, но не в глаза, а в глубь печной трубы. — Если с ней что-нибудь случится, я тебя живым на вертел насажу и испеку на медленном огне. Говори, что знаешь! Куда она пошла?

— Ты уверен, что не?.. — Збрхл, не докончив, заковылял к двери. — Дерьмо и вонь, как это так? Мы ж напеременку бодрствуем! Дроп, если ты заснул на посту, то молись, чтобы Дебрен с вертелом успел. Потому что я с тобой так не нежничать не стану.

— Оскорррбрр… — Бежевый клюв закрылся с глухим хлопком. У Дебрена не было никакого опыта общения с птицами, но он без труда нашел человеческую аналогию: Дроп прикусил себе язык.

— Ничего другого. — Петунка мыслила так же, как говорила: явно замедленно. — Два дня покоя. Так она сказала. Мы в отхожее место заглянули, когда в мойню шли, поэтому я знаю, что говорю.

Збрхл уже открывал рот, но, взяв пример с попугая, прикусил язык. Отставил алебарду и начал разблокировать выход во двор.

— Так ты ничего не скажешь? — тихо спросил Дебрен.

Птица, по-прежнему не глядя ему в глаза, слегка покрутила головой.

— И она знает, — тянула свое Петунка. — Свинья ты, Дебрен. Так девушку мучить… Если ты ее от той мерзости не освободишь, то я не хочу тебя здесь больше видеть. Это ж надо: на несколько дней вперед этакое планировать. То, что она погуливала, еще не повод… Что было, теперь нету… Она прям собакой на тебя смотрит. Она скорее себе ноги обрежет, чем для кого другого расставит. Ты не имеешь права…

Збрхл охнул от усилий, оттолкнул заменяющую дверь столешницу, расширил щель до соответствующих его животу размеров.

— Перестаньте языками молоть, — зло бросил он. — Надо эту дурную козу поискать. Голову дам на отсечение, что она в мойню пошла. Я не хотел тебе ничего говорить, Дебрен, но если не ее мать, так бабку какой-нибудь водяной оттрахал. Мы знакомы три дня, и я трижды успел прихватить ее у ручейков почти со спущенными портками. Ничего не скажу, приятно, когда женщина чистая и опрятная, но у нее эта тяга к воде прямо-таки болезненная. Не иначе как в мойню поперлась. Наверное, для того и бердыш прихватила.

— Бердыш? — Дебрен остолбенел. — Твой?

— А чей еще? Надо, говорит, дрова наколоть. Вот я и дал. Ну, жаль времени. Бери тесак.

Дебрен взял тесак. Неуверенно. Он чувствовал, был почти убежден, что все окажется не так просто. Вероятно, поэтому он ходил и говорил, вместо того чтобы бегать и кричать. Страх парализовал и мышцы, и горло, но не в этом дело. С самого начала, с того момента, как он почувствовал под пальцами холод покрытой снегом веревки, в голове у него бился решительный приказ думать. Не действовать, именно думать.