Николай, поставив стаканы, хотел было тоже сесть, но строгий голос проводницы сорвал его с места:

— Хорош, ничего себе, решил помочь, так помогай!

— Во попал, мужики! — счастливым шёпотом сказал Николай. Выскользнул из купе в коридор и там уже громко: — Иду, Ирочка, иду!

— Ну даёт, уже Ирочка! Не знал, что он такой бабник, — сказал Костя.

— А вы что, давно знакомы?

— С детства, с одной деревни мы, вместе призваны, вместе на службу едем, в одну часть.

— Это хорошо, когда земляк рядом. Легче как-то служить, да и воевать. Убьют или ещё что, свой хоть потом рассказать сможет, если сам жив останется. Всё легче.

— Ты расскажи лучше про танки, как это ты их, пять штук?

— А так, вёрст семь тащили «сорокопятки» на руках через болото, две уцелевшие. Выходили из окружения под Смоленском. Устали как собаки, руки-ноги трясутся, то ли от холода, промокли все, то ли от страха. Терпеть не могу, когда под ногами трясина, когда камыши над головой смыкаются, а под тобой жижа смрадом булькает. Только вышли к опушке леса, а они, во так вот, и нарисовались. Красиво так, во так вот, идут, пехота на броне с автоматами, во так вот. В общем, комполка подполз к нам и говорит: «Ребятки, выручайте. Если немец до моста через реку дойдёт и его оседлает, нам не вырваться». Днепр там, во так вот, речка неширокая, но глубокая, и берега болотистые. Ну, развернули мы пушки, снарядов по десятку осталось на орудие, и вжарили по ним прямой наводкой, во так вот. В общем, пять зажгли, остальные задний ход дали, не ожидали они. Ну а полк тем временем к мосту. Успели, ушли на тот берег и мост рванули. Пушки жалко. Пришлось бросить. Из всего расчёта только я живой, все там, на опушке, остались. Меня уже на мосту осколком зацепило, вынесли, во так вот.

— Ты чай-то пей, остынет. — Костя подвинул стакан старшине. Приходько взял стакан, и Николай увидел, как мелко трясётся его рука. — Да, старшина, водки бы тебе сейчас.

— Не, водку после победы пить будем, водка голову дурит, а немца на свежую голову бить надо. А то, что рука дрожит, это пройдёт, нерв задет, врачи сказали, пройдёт со временем. Пойдём, Костя, покурим.

Они вышли в тамбур и долго курили у открытого окна.

— А мы с Колькой до фронта ещё не успели добраться, — как бы извиняясь, сказал Костя.

— Ничего, ещё навоюетесь. Этой войны всем хватит досыта, хлебать да хлебать ещё лиха, во так вот.

Когда они вернулись, в купе уже сидел Николай.

— Где вы пропали? — спросил он.

— Мы-то нигде не пропали, это тебя надо спросить, где ты пропадал?

— Чё, не видели, помогал проводнице, — ответил Николай, отхлёбывая из стакана холодный чай.

— Что, Коля, она тебя даже чаем не напоила?

— Некогда было чаи распивать, — ответил Николай, налившись краской. — Говорю, помогал с посудой там, с бельём…

— Ну-ну, с бельём, говоришь, а чё краснеешь-то? — подковырнул его Костя.

— Да ну, чего пристал, ну, потискал слегка девку, и всего-то. Те чё, завидно?

— Да ладно, Коль, не обижайся, — видя, что Николай начал злиться, сказал Костя. — Эх, мне бы сейчас в деревню, к своей под бочок подкатиться, неделю бы из кровати не вылазил…

— Да, хорошо сейчас у нас, — подхватил Николай, довольный, что изменилась тема разговора.

— Это где? — спросил старшина.

— На Енисее, деревушка небольшая, таёжная, одни рыбаки да охотники потомственные в ней живут. Зимой охота, летом рыбная страда, да на Енисее подрабатывают, кто на пароходы нанимается, кто на баржи. Мой отец всю жизнь лоцманом по Енисею ходил и сейчас наверняка на реку бы вернулся, если бы жив был… — Николай, сжав челюсти, замолчал и отвернулся к окну.

Костя, положив руку на плечо Николая, продолжил:

— Убил один гад беглый и отца, и мать его, убил и дом поджёг, думал, этим следы заметёт. Да не вышло, установили органы личность, в розыске теперь. Его портрет участковый показывал, из Москвы по запросу пришёл. Такая рожа мерзкая, уголовник по кличке Остап.

— Ничё, земля, она круглая, я этого гада под землёй искать буду, а найду и в землю живьём вкопаю. Вот только война…

— Да, мужики, война, — задумчиво и горестно проговорил старшина. — Ладно, отбой.

Когда все уснули, Николай тихо вышел из купе.

«Как же легавые меня нашли? — лихорадочно думал Остап, обшаривая карманы своего начальника. — Ага, вот они, ключики. Теперь этого придурка заховать надо, чтоб не сразу нашли. Вот сюда, под крыльцо, самое место. — Остап подтащил и кое-как затолкал туда труп. — Плохой, плохой сегодня день», — думал Остап, пристраивая оторванные доски. Он с утра чувствовал какую-то тревогу, спал плохо, снилась ерунда всякая. То он в лагере в запретку попал и выбраться из неё не может, а за ним овчарки, вот-вот рвать начнут. То в тайге, опять один, на реке той злосчастной, лягушек жрал. Проснулся в поту холодном. Отправил Василя в контору. Документы должен был выправить для них начальник, перед этим привозил его Василь в этот дом. Показал Остап ему сарайчик с добром. Договорились, начальник им документы проездные и командировочные до Иркутска, а содержимое сарайчика ему. Вот и прилетел начальничек, да только с вестью недоброй. Документы он сделал, только не понимал, что теперь уже он не нужен был Остапу. А то, что менты по Остапову душу приходили, вообще зря сказал, этой вестью он себя сразу из списка живых вычеркнул. За Василя спокоен был Остап, а вот этого пришлось убрать. На всякий случай. Воспользовавшись машиной, Остап уехал за полчаса до прихода в его дом Вангола и Макушева. Остап спешил, он понимал, что по его следу идут. Машину пришлось бросить у Казанского вокзала, и через два часа одетый в полувоенную форму с подлинными документами он, вежливо подав билет проводнице, вошёл в вагон поезда. Симпатичная смуглая проводница, проводив его до места в купе, по его просьбе обещала не беспокоить. За всё время пути он ни разу не вышел из купе днём. Только рано утром и поздними вечерами, когда все спали, он выходил в тамбур. Днём лежал на верхней полке почти без движения, только мерное дыхание говорило о том, что он живой. Ни оживлённый разговор внизу, ни резкие толчки вагонов, ни рёв паровозных гудков не мешали ему. Даже когда какой-то старшина тряс его за руку, пытаясь разбудить, он не проснулся. Только, выдернув руку, перевернулся на другой бок. Казалось, ничто не могло его заставить проснуться. Однако он проснулся, проснулся от еле слышного разговора. Его организм разбудил его и заставил насторожиться. Разговаривали сидевшие внизу военные. Холодный пот прошиб Остапа, когда он понял, о чём и о ком они говорили. Он испугался, испугался не на шутку. Испугался не тех, кто о нём говорил, для него они не представляли опасности. Судя по всему, это были молодые деревенские мужики, недавно надевшие военную форму, с которыми, если что, он разделается в два счёта. Испугало другое. Ему стало казаться, что какая-то неведомая сила преследует его, наводя на него его врагов. Приближая их к нему, не давая возможности ускользнуть, напоминая и напоминая, что он — вне закона. Что за ним идёт охота. Как на зверя. Теперь Остап вынужден был делать вид, что спит. Когда внизу затихли и на соседнюю полку забрался и вскоре захрапел артиллерист, спать он всё равно не мог. Ранним утром Остап вышел из купе, едва почувствовал, что поезд замедляет ход. Он тихо прошёл в тамбур и хотел открыть дверь, но дверь оказалась заперта на ключ. Придётся будить проводницу. Это не входило в расчёты Остапа. Он должен был спокойно доехать до Иркутска, но опасное соседство поломало его планы. Оставив у двери небольшой чемодан, он вернулся в вагон и постучал в служебное купе.