над сложными трюками. Просто потренироваться. Марио делал два с половиной сальто в семнадцать лет, а мне в следующем сезоне будет столько же.

— Да, — медленно сказал старик. — Но если бы я тогда знал то, что знаю сейчас, я бы ему не позволил. Я разрешал ему слишком много, а он был слишком юн. Ему не осталось, куда расти. Это проклятое сальто… Ему пришлось разбить себе сердце и раз за разом пытаться сломать себе шею.

— Вы не хотели, чтобы он делал тройное? — с изумлением переспросил Томми.

Тройное сальто могло снова поднять Сантелли на вершину успеха, а именно об этом, судя по всему, Папаша и мечтал.

Старик покачал головой.

— Не хотел. Не знал, зачем ему это. Просто понимал, что ему надо, и не смог его остановить. Тройное не зря прозвали «сальто-мортале»… как это по-английски… «прыжок смерти», «смертельный прыжок». Но для него, я думаю, это нечто большее… — Папаша на секунду задумался. — Возможно, для него это значило «судьбоносный прыжок». А для тебя это что-нибудь значит, Томми?

Старик попал в точку. Томми стоял, будучи не в силах вымолвить слово, и смотрел на Папашу. Ему никогда не приходило в голову, что суровый практичный Антонио Сантелли может задумываться о таких вещах.

— Прибереги себе то, к чему стремиться, Томми. А для Мэтта, по мне, это единственная вещь, которую оставила ему судьба. Жизнь — долгая штука. Когда ты достигаешь вершины слишком рано, остается лишь один путь — вниз. И если ты не разобьешь себе голову, то разобьешь сердце.

Он замолчал и смущенно хохотнул.

— Ну вот, старик снова выдает речи.

И потрепал Томми по плечу.

— И как ты собрался работать над сложными трюками, когда в сетке машешь конечностями, как верблюжонок?

Когда они немного приспособились к новой жизни с ее четким порядком дней и вечеров, у них появилось свободное время, чтобы оглядеться и понять, что происходит вокруг. Томми, который с Ламбетом и Сантелли начал делить людей на нескольких хорошо знакомых и безликие тысячи за огнями манежа, здесь обнаружил, что стал более общительным. Он подружился с братьями-близнецами из французского конного номера и скоро нахватался достаточно языка, чтобы легко с ними болтать. Он свел знакомство со старым клоуном и в перерывах между представлениями узнал о гриме больше, чем за три года с Ламбетом.

Клоун этот раньше был известным факиром, но потерял два пальца после неудачного трюка с хлопушкой.

Случались и несчастья. В английском семейном номере мото-шоу старший брат на лишний дюйм приблизился к краю платформы, и пирамида из пяти человек посыпалась вниз. Чудом обошлось без травм, только самая верхняя, маленькая

Изабелла Берд, потеряла два зуба, и ее, удивленную, не проронившую и слезинки, унесли с манежа. Ее старшая сестра Салли, о чью голову малышка и ударилась, заметила, что это, слава богу, всего лишь молочные зубы, и уложила Изабеллу в постель, щедро пообещав по шиллингу за каждый выбитый зуб.

Восьмилетняя Изабелла все еще не разбиралась в американских деньгах. Одна из воздушных гимнасток сломала запястье, неудачно упав в сетку. Стелла, которая в начале сезона ездила на параде-алле и работала в акробатическом номере (в воздушных полетах для нее места не осталось), вышла на замену. А Марио вбил себе в голову, что должен научиться ходить по проволоке, и к всеобщему изумлению овладел этим искусством меньше, чем за месяц, даже без балансировочного шеста. Обстоятельство это, по той причине, что канатоходцы выступали без страховочной сетки, ввергло Папашу в один из самых впечатляющих приступов гнева.

Изредка Томми получал весточки от семьи — большего он, впрочем, не ожидал.

За те месяцы, которые он провел с Сантелли, мать прислала около дюжины коротких писем с торопливо начертанными словами любви и просьбами быть хорошим мальчиком. Он отслеживал путь цирка Ламбета, но скорее из любопытства, чем от тоски по родным.

Как-то в субботу у Томми выдалось несколько свободных минут перед вторым отделением, и он прогуливался вдоль «Аллеи Клоунов». Клоунам — из-за огромного количества грима и костюмов — выделялось вдвое больше места для переодевания, чем другим артистам. Шагая вдоль ровных рядов дорожных сундуков к месту, отведенному для Сантелли, Томми миновал Коу Вэйленда, который, закончив свой номер, переодевался ко второму отделению, где распоряжался кассой. Заметив Томми, он быстро захлопнул крышку сундука, однако Томми успел увидеть квадратную бутыль и стакан, которые Вэйленд торопливо спрятал под сброшенное трико.

Томми, сам того не замечая, уставился на него во все глаза. Распитие спиртного, само по себе запрещенное, обычно спускали с рук, если артист выходил на представления трезвым. Однако акробаты и воздушные гимнасты сторонились алкоголя, опасаясь, что он ухудшит координацию движений. Папаша Тони как-то выбранил Анжело за лишний стакан вина, а ведь дело было в воскресенье, законный выходной. Даже рабочих могли уволить без предупреждения за появление пьяным на публике. Но те немногие, кто пил, делали это открыто.

Идея о том, что можно пить тайком, была для Томми в новинку.

— На что пялишься, Рыжий?

«Да какое мне дело, — подумал Томми. — Он свой номер отработал. Необязательно быть трезвым, чтобы собирать плату». И сказал первое, что пришло в голову:

— Ты получил новый «Билборд», да? Я видел Хиляка Эдди прямо перед дневным представлением, но не успел подойти. Можно мне посмотреть?

— Ага, я как раз читаю, — усмехнулся Коу Вэйленд.

Он был плотным, грубовато привлекательным мужчиной с бычьей шеей.

— А зачем тебе «Билборд», парень? — спросил он с тяжеловесным юмором. — Ищешь новую работу? Сольный номер на центральном манеже?

— Просто хочу посмотреть, где на этой неделе выступает цирк Ламбета, — сымпровизировал Томми.

— Ладно тебе, Рыжий, — сказал Вэйленд все еще шутливо. — На кой тебе сдался этот мелкий балаган? Тебе и здесь неплохо, разве нет? Или тебя кто-то обижает? Скажи дядюшке Коу, и я быстро его проучу.

— Я вырос в этом мелком балагане, — ответил Томми. — Хочу посмотреть, где выступают родители.