Он говорил о временах грядущих,

Когда народы, распри позабыв,

В великую семью соединятся.

Эти строки широко использовались советской пропагандой как один из тезисов «вечной» дружбы двух славянских народов. При этом начисто отметался тот факт, что оная не состоялась даже между поэтами. В период польского восстания 1830–1831 годов Мицкевич писал о великом русском поэте: «Он продажным языком восхваляет царские победы и радуется страданиям своих друзей, быть может, на родине моей упивается нашей кровью и хвалится перед царём своими проклятиями как заслугой».

Резкое изменение отношения Мицкевича к русскому другу было вызвано патриотической трилогией последнего: стихотворениями «Перед гробницею святой», «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина». Все они направлены против европейских (особенно французских) краснобаев, призывавших своих правителей к крестовому походу на Россию. И Пушкин предупреждал явных и тайных врагов России:

Вы грозны на словах – попробуйте на деле!

Иль старый богатырь, покойный на постели,

Не в силах завинтить свой измаильский штык?

Иль русского царя уже бессильно слово?

Иль нам с Европой спорить ново?

Иль русский от побед отвык?

Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,

От финских хладных скал до пламенной Колхиды,

От потрясённого Кремля

До стен недвижного Китая,

Стальной щетиною сверкая,

Не встанет русская земля?

Так высылайте ж к нам, витии,

Своих озлобленных сынов:

Есть место им в полях России,

Среди нечуждых им гробов.

Антироссийская истерия, развязанная в Западной Европе в 1831 году, очень напоминает ситуацию наших дней и говорит об одном: кроме самой себя, нашей многострадальной стране надеяться не на кого. Вот и вернёмся к более близкому нам времени, связанному с улицей (тогда – улицей) Немировича-Данченко.

– И вот на нашей улице останавливаются три чёрных ЗИЛа, – вспоминала молодая артистка Большого театра Г. П. Вишневская, – в первом и третьем – охрана, в среднем – сам наш новый хозяин, Булганин. Таким демонстративно открытым своим появлением он сразу захотел расставить фигуры в будущей игре: что, мол, дело серьёзное и шуточками от него не отделаешься. Из окон люди выглядывают: честь какая нашей улице.

– Что это за загадки, скажут некоторые читатели: новый хозяин? дело серьёзное? шуточками не отделаешься? честь улице?

Давайте разбираться. По «первому пункту» Галина Павловна писала: «А имя у нового советского царя как у последнего русского государя – Николай Александрович». Это был Булганин, летом 1955 года назначенный председателем Совета Министров СССР и тогда же увлёкшийся молодой актрисой, которую впервые увидел на гастролях артистов Большого театра в Югославии. Визит первого лица государства в Глинищевский переулок был первым и последним в его пятивековом существовании, то есть действительно событием неординарным.

Что же подвигло умудрённого жизнью государственного деятеля на столь серьёзное отклонение от этических норм советского бытия? Любовь! Всё случилось по русской пословице: седина в бороду, а бес в ребро. Визит верховного правителя СССР в Глинищевский переулок стал угрозой и мукой для Вишневской, только-только соединившей свою судьбу с М. Л. Ростроповичем: «И начались с того дня чуть не ежедневные приглашения – то к нему на дачу, то в его московскую квартиру. И, конечно, бесконечные „возлияния“. Николай Александрович пил много, заставлял и Сашу[62], да тот и без уговоров со злости хватал лишнего. Бывало, охмелеют оба, старик упрётся в меня глазами, как бык, и начинается:

– Да, обскакал ты меня…

– Да вроде бы так.

– А ты её любишь?

– Очень люблю, Николай Александрович.

– Нет, ты мне скажи, как ты её любишь. Эх ты, мальчишка! Разве ты можешь понимать, что такое любовь? Вот я её люблю, это моя лебединая песня… Ну ничего, подождём, мы ждать умеем, приучены…»

Булганин открыто соблазнял Вишневскую всяческими благами, предлагал хорошую квартиру; на что Ростропович заявил, что он вступил в кооператив и скоро у него с супругой будет собственное жильё.

– Ишь, собственник! – проворчал правитель. – Сегодня – собственник, а завтра – по шапке.

– Да времена вроде другие, Николай Александрович.

– Да уж попался б ты мне раньше… Ну ладно, я шучу…

Новый, 1956 год молодожёны встречали в своей новой квартире вместе с… Булганиным. Подводя на закате жизни итоги общения с председателем Совета Министров СССР, Вишневская говорила, что, если бы не Ростропович, «возможно, я совсем по-другому приняла бы ухаживания советского монстра и села бы царицей-самозванкой, как Марина Мнишек, „на престол царей московских“. Хотя удел самозванцев всем давно известен, но ведь соблазн-то был велик».

Был всё-таки!

Да, оригинальные особы пребывали в тихом московском переулке, вроде бы отчуждённом от обманчивых высот власти.

Приложения

«Иззябся я в Париже»

На углу Зубовского бульвара и Остоженки находится комплекс зданий бывших Провиантских складов; с недавнего времени в них размещается Музей Москвы. Посещение его является обязательным для школьников столицы; в силу чего он хорошо известен и её более взрослым обитателям. Поэтому на истории музея и описании его экспозиции мы останавливаться не будем, а коснёмся только одного вопроса – фондов, а точнее, их документальной составляющей.

В документальных материалах Музея Москвы есть фонд секретаря Союза писателей СССР К. В. Воронкова. Константин Васильевич курировал ряд издательств и хозяйственные дела писательского союза. Поэтому к нему было много обращений по изданию книг, публикациям в журналах и газетах, по бытовым нуждам писателей. Таких писем скопилось около двух тысяч – от столпов советской литературы до авторов с более скромной писательской судьбой. Этот эпистолярный комплекс хорошо отражает литературную жизнь нашей страны в 1960-1970-е годы.

Но есть тут и исключения – письма классика русской литературы А. И. Куприна. О них и пойдёт далее наш рассказ.

В конце апреля 1961 года в Правление Союза писателей СССР неожиданно пришло любопытное сообщение из Конотопа. «Обращаюсь к Вам со следующим, – писала H. H. Рябухина, – мой отец, который живёт в США в г. Голливуде, некогда был в дружеской переписке с писателем Куприным. У него сохранилось несколько писем покойного Куприна, которые мой отец хотел бы переслать в Россию в какой-либо музей, если, разумеется, они составляют ценность в литературном или историческом отношении. Он уже старик и боится, что после его смерти письма просто выбросят. Он просит меня узнать, куда и кому их надо переслать. Мне известно, что есть такой писатель или литературовед – Ираклий Андроников, который интересуется всем, что связано с биографией наших писателей.