мне. Дойдя до лестницы, я заметил Наполеону, что она слишком узка и, сходя по ней, я рискую упасть. Позвав дежурного, Наполеон отдал ему свечу, а сам взял Жозефину за ноги, чтобы помочь мне. Почувствовав усилия, которые я употреблял для сохранения равновесия, императрица шепнула мне:

– Вы слишком прижимаете меня.

Тогда я понял, что нечего опасаться за её здоровье и что она ни на минуту не теряла сознания».

Мода на обмороки была распространена среди зажиточных и интеллигентских слоев населения. Молоденькие барышни «падали» в обморок от избытка чувственности и сентиментальности. Это была естественная защитная реакция организма на сильный раздражитель. Но нередко обмороки вызывались заурядными обывательскими желаниями добиться определенной цели. Женщины во все времена знали, что их сила в их слабости.

Но вернёмся к нашей героине.

– В тот день, – с улыбкой вспоминала Фаина Георгиевна, – я шла по Столешникову переулку, разглядывала витрины роскошных магазинов и рядом с собой услышала голос человека, в которого была влюблена до одурения, собирала его фотографии, писала ему письма, никогда их не отправляя, поджидала у ворот его дома. Услышав его голос, упала в обморок неудачно, расшиблась очень.

Случилось это в конце переулка, на его левой стороне, у кондитерского магазина, который существует и сегодня. Владела им тогда французская пара. Сердобольные супруги втащили Раневскую в здание, уложили на диван и влили в рот ложку крепчайшего рома, от которого она тотчас вскочила как ужаленная, но, увидев объект своего обожания, снова упала в обморок. А Он между тем спрашивал, не очень ли Она расшиблась.

Это была первая встреча великих артистов XX столетия – В. И. Качалова и Ф. Г. Раневской. Но только через восемь лет Фаина Георгиевна решилась списаться со своим кумиром. В 1924 году она напомнила Василию Ивановичу: «Пишет Вам та, которая в Столешниковом переулке однажды, услышав Ваш голос, упала в обморок. Я уже актриса – начинающая. Приехала в Москву с единственной целью попасть в театр, когда Вы будете играть. Другой цели в жизни у меня теперь нет и не будет».

Совершенно неожиданно и скоро пришёл ответ: «Дорогая Фаина, пожалуйста, обратитесь к администратору Ф. Н. Мехальскому, у которого на Ваше имя будут два билета.

Ваш В. Качалов».

С этого письма началась их дружба, о которой Фаина Георгиевна всегда говорила с трепетным чувством:

– Я так нежно его любила. Бывала у него постоянно, вначале робела, волновалась, не знала, как с ним говорить. Вскоре он приручил меня и даже просил говорить ему «ты» и называть его Васей. Но я на это не пошла. Он служил мне примером в своём благородстве.

Симпатии оказались взаимными. За внешней резкостью Раневской артист угадывал тонкую и ранимую натуру и всячески опекал Фаину Георгиевну. В одном из писем на Большую Никитскую, где актриса прожила более трёх десятилетий, Василий Иванович внушал ей: «Только о своём здоровье и думайте. Больше ни о чём пока! Всё остальное приложится – раз будет здоровье. Право же, это не пошляческая сентенция. Ваша „сила“ – внутри вас, ваше „счастье“ – в вас самой, в вашем таланте, который, конечно, победит, не может не победить всякое сопротивление внешних факторов, прорвётся через все „несчастья“, через всякое „невезение“».

Отношения между артистами со временем стали настолько доверительными, что Качалов нередко тихо стучал по утрам в окно Фаины Георгиевны, и она выручала его рюмкой водки. На столе у Раневской всегда стояла фотография Василия Ивановича, закуривающего папиросу, с его надписью: «Покурим, покурим, Фаина, пока не увидела Нина» (Нина – жена артиста).

Летом 1945 года Фаина Георгиевна перенесла тяжёлую операцию. Накануне Качалов был у неё, а на следующий день она получила от него ободряющую записку: «Кланяюсь страданию твоему. Верно, что страдание твое послужит тебе к украшению и ты вернёшься из Кремлёвки крепкая, поздоровевшая и ещё ярче засверкает твой прекрасный талант. Я рад, что эта наша встреча сблизила нас и я ещё крепче ощутил, как нежно я люблю тебя. Целую тебя, моя дорогая Фаина. Твой Чтец-декламатор. 25. VIII».

Качалов любил всё смешное, и Раневская собирала анекдоты и веселые байки, с которыми регулярно хаживала к Василию Ивановичу в Брюсовский переулок. По своему душевному складу, по эмоциональному восприятию жизни это были родственные натуры.

– Видела его нечеловеческие муки, – говорила Фаина Георгиевна, – когда сын его Вадим где-то пропадал; ничего о нём не зная, куда-то всё стремился попасть, чтобы узнать о сыне. Видела его в горе. Видела, как он страдал, когда схватили Мейерхольда, и всё просил меня узнать, жив ли он. Мучило его всё то, что мучило и меня.

С острой наблюдательностью актера Раневская запечатлела последние годы жизни замечательного человека:

– Был он испуган, страшился смерти, не мог примириться с неизбежным. Часто повторял: «Неужели не буду ходить по Тверскому бульвару?» Я видела, как он мучился этой мыслью, слишком баловала его жизнь, чтобы с ней расстаться навсегда.

Фаина Георгиевна пережила Качалова на треть века, но до конца дней своих пронесла светлые воспоминания о дружбе с великим артистом и простым добрым человеком. И не однажды с грустной улыбкой вспоминала она свой оригинальный способ знакомства со своим кумиром.

Гимн книге. С раннего утра он выходил на московские улицы в поисках редких книг и новостей. Книги были его страстью, а новости – источниками жизни. Щелкунов писал о редких книгах, находках знаменитых картин, выставках, библиографических новостях и всяческих раритетах.

Информаторами журналиста были интеллигентные старушки, бывшие приказчики книжных магазинов, переплётчики, книгоноши и скупщики краденого. Почти все они жили по окраинам города, и он совершал весьма продолжительные вояжи, которые осложнялись тем, что приходилось пугать конкурентов.

Щелкунов был не единственным книголюбом в Москве, но самым удачливым. Зная об изумительной его способности отыскивать редкости, другие книголюбы и букинисты следили за успешным соперником, пытаясь перехватить у него ценную добычу. Впрочем, везло им довольно редко – азартная «игра» в сыщики сделала Щелкунова хорошим конспиратором.

Набегавшись за день, к концу оного Щелкунов появлялся в кафе журналистов, которое находилось в Столешниковом переулке. Из окон кафе были видны пожарная каланча и пьедестал от снятого памятника генерала Скобелева. Кафе пользовалось популярностью у писателей и поэтов. В нём бывали Андрей Белый и Брюсов, Бальмонт и Максимилиан Волошин, И. Шмелёв, артистка Роксанова – первая чеховская «чайка», лидер меньшевиков Мартов, слепой вождь московских анархистов Чернов.

Щелкунов входил в кафе, протирая выпуклые стёкла очков и натыкаясь сослепу на столики. Старомодное пальто с вытертым бархатным воротником он осторожно вешал на гвоздь, рядом ставил тяжёлые пачки пыльных книг,