город писателя, в конце концов и вернулись из далёкого прошлого его письма.

* * *

Глубокоуважаемый Никандр Михайлович!

Только сегодня получил Ваше письмо, редакции с письмами всегда очень неаккуратны.

Я готов пойти навстречу Вашему предложению относительно «Поединка». Моя работа над романом будет заключаться в том, что 1) я освобожу его от грубых моментов, 2) свяжу теснее и красивее офицерскую среду в полковую семью, 3) Романова оставлю в живых, после ранения, 4) окончу пьесу счастливой помолвкой и общим удовлетворением, что и полагается в американских фильмах.

Эту работу я сделаю в виде маленьких отрывистых cunancucoh[63]. Основной же сценарий, если мы сойдёмся в условиях, предоставлю опытному человеку, который есть при каждой крупной фирме.

За эту переработку и за предоставление исключительных прав я хочу получить 2.000 (две тысячи) долларов. Почти такую же сумму мне предлагала французская фирма, и разошлись мы с ней из-за пустяка.

С глубоким уважением. А. Куприн. 14/VI-1927.

* * *

Многоуважаемый Никандр Михайлович!

Посылаю Вам, согласно моему письму от 14 июня с. г., некоторые изменения к моему роману «Поединок», которые я нахожу для кинематографа полезными; остальные, конечно, фирма, купившая его, сделает сама.

Очень прошу Вас при продаже обратить внимание на то, чтобы был включён в контракт следующий пункт:

Если фирма… со дня подписания контракта не использует в течение пяти лет своих прав, т. е. если мой роман «Поединок» не появится в этот срок на экране, то автор имеет право продать этот роман в другие руки.

Примите уверения в совершенном почтении.

А. Куприн. 16 авг. 1927.

Рукопись переработки «Поединка» прилагаю. А. Куприн.

* * *

Дорогой Никандр Михайлович.

В тот день, когда в 9 ч. утра я опустил в ящик последнее письмо моё к Вам, – в полдень я получил Ваше. Ловкое стечение.

Ну что ж? Дай бог счастья нашей пьесе. Главное, я чувствую её в хороших руках. Немного меня удивляет, каким образом мой корпусный командир (тень Драгомирова) очутился в купе с одной из полковых дам. Но в кино всё возможно – это математический закон.

Пригодилось ли что-нибудь из моих вставок?

Ну, скажем, что дело наше не удастся. Всё равно, благодаря Вашей любезности у меня останутся о нём самые приятные воспоминания.

«Дочь великого Барнума» я Вам послал не без задней, но совсем невинной цели. Из всего сильно-видового, густо драматического, боевикового кинематографа я обожаю комические коротенькие пьесы со зверями… Все.

Будьте здоровы и веселы. Ваш А. Куприн.

* * *

И я Вас, Никандр Михайлович, поздравляю с 1928 годом, увы, уже не девственно новым, ибо я опоздал почти на месяц. Вина в этом не моя, а Рока. По очереди были больны тяжёлой формой французского тифоидного гриппа. Сначала я, потом жена, а потом – и до сих пор – дочка: рекомендую Вам, киноартистка, снимается у Марселя д’Эрбье, я видел на днях просмотр с её участием фильма «Le Diable aux Colur».

Небольшое опоздание всё же не мешает мне пожелать Вам счастья, радостных дней и, главное, здоровья в этом году. Конечно, в Лос-Анджелесе люди и не думают о здоровье, но я сужу по Парижу, который зимами весь чихает, кашляет, страдает ревматизмами и часто мимо моих окон отправляется, лёжа в чёрной колеснице с султанами, на постоянную квартиру.

Сердечно Ваш. А. Куприн.

Пригодились ли мои заплаты и надшивки? А. К.

* * *

Дорогой Никандр Михайлович.

Вот уже и апрель в половине. Нет, нет! Я вовсе не собираюсь Вас торопить или надоедать Вам. Со спокойствием древнего спартанца я встречу весть о неудаче нашего предприятия. Но, наверно, Вы сами знаете, как изматывает сердце и нервы ожидание? Тем более что у меня наша кинозатея связана тесно с мечтой поистине невинной. Я уже давно облюбовал себе (по географической карте) городок в Провансе, который называется Cheval blanc. Об этом городишке даже ни один француз, сколько я их ни спрашивал, ни разу в жизни не слыхал. А я знаю, что там меня ждут: тишина, уют, солнце и упорная работа над большим романом «Юнкера».

Иззябся я в Париже как последний сукин кот, и голова моя мутится и трещит от эмигрантской болтовни, от газет и от литературного местничества. Вот почему я Вас беспокою, на что прошу не сердиться. Есть ли надежда?

У нас как-то всегда выходило, что мы – антиподы – часто писали друг другу одновременно. Итак, жду. Короче не скажешь.

Ваш сердечно. А. Куприн.

* * *

Многоуважаемый Никандр Михайлович.

Очень прошу Вас не думать, что я стараюсь поторопить Вас или нервничаю. Нет, только ради планировки будущих семейных и личных дел мне хотелось бы справиться о судьбе Поединок-фильм. От неудачи я в отчаяние не приду. Но если выдадутся у Вас свободный час и добрая минута, потрудитесь мне черкнуть два слова хотя бы «а мит дем открытке-с».

Преданный А. Куприн.

Туда, где шепчутся звёзды[64]

В начале 1930-х годов И. А. Ефремов работал в одном из районов Восточной Сибири, где через пятьдесят лет прошла трасса БАМа. Он возглавлял геологическую партию, в которую первоначально входили будущий калининградский журналист Ю. Ф. Федин, москвичи Е. В. Павловский, А. П. Арсеньев и Н. И. Новожилов. Некоторую надежду на сохранность материалов экспедиции дал последний. Нестор Иванович заявил, что должна быть тетрадь его стихотворений, которые были написаны во время экспедиции Ефремова в Чарскую котловину.

– Там, по-моему, есть и парочка стихотворений Ивана Антоновича, – заявил он.

– Каких стихотворений? Разве Ефремов писал стихи? – удивился я.

– Да, баловался. Стихи писал я. А он никому ни в чём не любил уступать, вот и накропал парочку.

– И когда ж это было?

– В 1934 году.

– За десять лет до публикации его первых рассказов?

– Выходит так.

Стало интересно. Новожилов посоветовал встретиться с A. A. Арсеньевым. Встретился. Передо мной был пожилой, но ещё крепкий человек. Профиль с орлиным носом, не сходящий с лица загар. На столе какие-то папки и карты. Но первые слова убийственны:

– Материалы Чарской экспедиции погибли. Сам видел, как летом 1941 года их жгли во дворе ленинградского Геологического института.

– Но ведь что-то всё же могло сохраниться на руках, у