на морде молоком – но дело как раз было в том, что стыдить его, собственно, было некому: он уже очень давно не состоял ни в одной стае. Остальные волки избегали его и недолюбливали, потому что у него был тот, другой, с которым они делили не только голову, но и тело. Раз в месяц, при круглой полной луне, он становился человеком. Это инстинктивно ощущали как волки, так и люди. В результате он с другим почти всю свою жизнь был один, так и не сумев завести ни семью, ни соратников. Большую часть времени одиночество волку нравилось, но иногда, в глухие безлунные ночи, в особенно сильную зимнюю вьюгу или в дни, когда люди всей деревней праздновали что-то сообща, – иногда ему вдруг становилось очень, очень тоскливо, и он, бывало, всю ночь напролет выл в равнодушное небо, пока горло не срывалось окончательно и не начинало издавать мерзкий скрип вместо воя.

– Ах, он такой милый! – Девочка снова кинулась обнимать зверя. – Правда же милый, братик? Давай назовем его Пушистиком!

– Снежок, – не согласился мальчик. – Он должен быть Снежком. Посмотри, какой он беленький!

– Серебряный, – поправила девочка. – Он серебряный, и он больше похож на Пушистика, чем на Снежка!

Другой автоматически переводил для волка человеческую речь, хотя сейчас необходимости в этом не было – волка совершенно не интересовало, как эти особи собираются его назвать. Он не собирался оставаться с ними. Человека в его голове звали Сильвенио, и волка это имя вполне устраивало, оно подходило им обоим. Дети на пару мгновений задумались, выискивая подходящее для них обоих решение, а потом мальчик уверенно заявил:

– Ладно, его будут звать Снежок-Пушистик, двойное имя – это здорово. Ты будешь звать его Пушистиком, а я – Снежком, так он будет слушаться нас обоих.

Потом они до самого вечера тискали его и гладили, чесали ему брюхо и наряжали в разные нелепые костюмы, разрезая для него свою старую одежду, а волк продолжал стоически все терпеть, дожидаясь ночи и возможности сбежать. Вот только на ночь, прежде чем уйти спать, зевающие человечки вывели его во двор, где примотали за цепь к столбу, подпирающему небольшой навес над крыльцом, разрушив все его планы побега. Всю ночь он беспокойно дергал за цепь, надеясь сломать деревянный столб, рыл землю когтями, громко выл, мстительно думая о том, что, раз не спит сам, то помешает спать и глупым детенышам – никакого результата он так и не добился.

Естественно, к утру он совершенно не выспался, что не лучшим образом сказалось на и без того ослабленном организме. Так что, когда бодрые и счастливые дети утром отвязали его от столба и потащили куда-то в поле, он едва мог переставлять лапы и даже огрызался вяло, по инерции. Только к полудню он заметил, во-первых, что они идут совсем не в сторону леса и не в сторону деревни, а во-вторых, что у мальчика через плечо перекинут небольшой походный мешок, наполненный какими-то мелкими вещицами, а у девочки в руках что-то вроде дорожной палки. Они не останавливались, чтобы передохнуть. Есть Сильвенио между тем хотелось все больше – пришлось обходиться поеданием полевых кузнечиков и жучков, по дурости своей крутящихся возле его морды. Разумеется, этого волку не хватало – к тому же от такого рациона у него к вечеру началось несварение. Зато детей, похоже, отсутствие еды вообще никак не заботило – они шли, казалось, на чистом энтузиазме. Только когда черный купол неба зажегся далекими мерцающими звездами, похожими на прилипших к темной ткани светлячков, маленькие человечки остановились на отдых и начали укладываться спать, предварительно обмотав цепь вокруг ствола старого дуба, под ветвями которого они решили устроиться на ночлег.

И вдруг Сильвенио неожиданно повезло: прямо перед ним в высокой траве обозначилось шевеление, как от довольно крупного живого существа. Он ощутил соблазнительный запах кролика: в траве мелькнули длинные серые уши. Кролик, ничего не подозревающий, подошел ближе. Волк уже мог разглядеть его: тот был жирный и ленивый, должно быть, сбежал с фермы. Подождав, пока жертва приблизится еще чуть-чуть, волк прыгнул вперед, уже представляя, с каким наслаждением вонзит зубы в податливую мягкую плоть…

Ну, то есть он думал, что ему повезло. Потому что в следующее мгновение проклятые дети, до того вроде бы мирно спавшие, вдруг вскочили и набросились на него, сердито крича что-то о том, что «бедных кроликов есть нельзя». Добычу они, конечно же, мгновенно спугнули – кролик стрелой умчался в ночь, безнадежно скрывшись из виду, а детям еще хватило наглости бить волка по голове своими маленькими кулачками. Тогда он не выдержал: укусил одну из этих вездесущих тонких ручек, несмотря на строгие предупреждения другого в его голове. Девчонка, которой он зубами раздробил плечо, истошно заверещала. Мальчишка же тем временем нашел на земле какой-то булыжник и швырнул его в Сильвенио, попав точно в глаз. К визгу двух человеческих детенышей добавился злой звериный вой.

После этого мальчик лечил магией сестру, а затем, словно извиняясь, они вдвоем залечили волку глаз – перед этим они совместными усилиями натянули на него ржавый железный намордник, который достали из мешка.

– Больше не кусайся, Пушистик, – погрозила пальцем девочка.

– И кроличков не кушай, Снежок, – погрозил пальцем мальчик.

Утром следующего дня они вышли на широкую утоптанную дорогу, ведущую к видневшемуся вдалеке городу. Лес, как и фермы, остались далеко позади. Намордник с Сильвенио так и не сняли, и теперь он не мог ловить даже мелких насекомых, чтобы хоть как-то утихомирить голод. Он не ел ничего путного уже больше суток, но детей, видимо, это ни в коей мере не беспокоило. Днем они догнали едущую в направлении города телегу с какой-то утварью; возница поначалу хмуро косился на идущих рядом близнецов, однако те улыбались ему так широко и так приветливо, что вскоре он смягчился и не только согласился их подвезти, но и угостил их целой буханкой хлеба и конфетами. Пока они ели, волк, затащенный ими на повозку, жадно за ними наблюдал, капая через намордник слюной на тюки с утварью (чего возница не заметил): угостить зверя никто из них так и не додумался. После возница отдал им одну из двух его фляг с водой, и Сильвенио обнаружил, что вдобавок к голоду его уже давно мучает жажда.

Всю дорогу к городу дети беспрерывно болтали друг с другом и все так же беспечно трепали волка за уши и хвост, пачкая его светлую шерсть липкими от шоколадных конфет пальцами. Он рычал