– А они при чём?!

– Так, давай, отче, по порядку, – ухмыльнулся Сучок. – А то ты так ничего не поймешь, а без тебя тут никак. Ты, если хочешь знать, тут самый наиглавнейший!

– Выкладывай уже, льстец! – рассмеялся отставной хилиарх.

«Прости меня, Господи, но если этот засранец не предложит совсем уж непотребного, я соглашусь! Ни разу не видел хорошо битого жизнью мужика, на четвёртом десятке лет так стремящегося под венец!»

– Значит, так, отче, – принялся излагать свой план плотницкий старшина, – на Святках, как ты Корнея с Листвяной венчать будешь, мы с Серафимом возле церкви околачиваться станем. Хлебнём, конечно, малость – для запаху. Как только колокол в честь молодых зазвонит, я сделаю вид, что ноженьки меня не держут, а Серафим меня на плечо взденет и возле паперти встанет, так чтобы Корней с молодой женой мимо никак не прошёл. В это поверят – Серафим на хмель меня крепче. Тут Корней выйдет и меня увидит на Серафиме-то…

– Ну и я чего-нибудь скажу про свадьбу, – встрял в разговор Бурей. – Хоть Корнея поздравлю. А он, какой бы ни был – ничего не забывает. И того, что Кондрат с ним в один день венчаться должен – тоже. А мы ещё и напомним.

– А тут я спьяну и с плеча на Алёну боярину-то и нажалуюсь, – хохотнул Сучок. – Жааалостливааа… Не стерпит Корней.

– Это как пить дать! – кивнул Бурей. – Корней сватом сам был. Это для него поношение. А он, ежели кто против него попрёт, жопу тому на коловрат порвёт. Так что пригонит Алёну в церковь, хучь лаской, хучь таской. Ну разве что Кондрату от избытка чувств в морду даст.

– А мне ради хорошего дела не жалко! – ухмыльнулся плотницкий старшина.

Священник несколько минут сидел в полном обалдении.

«О Аристофан! Зачем ты умер?! Сюжет достоин твоего гения! Но каковы хитрожопые засранцы…»

Наконец отставной хилиарх собрался с силами.

– Благославляю! И помогу. Но чтобы в сочельник на всенощной у причастия были все трое!

Сучок и Бурей синхронно выдохнули и, посидев для приличия ещё малое время за ничего не значащим разговором, принялись прощаться. Уже в дверях отец Меркурий вдруг спросил:

– А венцы-то над брачующимися кто держать будет?

– Над Кондратом я, – солидно прогудел Бурей. – А над Алёной Варька Чумиха. Самолично договариваться ходил. Чума, как услыхал, с лавки от хохота сверзился, а когда проржался, то Варьке строго-настрого велел помочь. А она и сама рада – харей расплылась, что твой блин масляный!

– Да у неё ж язык что помело! – священник в изумлении развёл руками.

– Плохо ты наших баб ещё знаешь, – подмигнул в ответ Бурей и выдал одну из самых зверских своих улыбок. – Чтобы Алёну эдак выставить, Варька и под кнутом молчать будет!

Проводив гостей, отставной хилиарх рухнул на свою лежанку и принялся совершенно недостойно ржать. Правда, для уменьшения громкости, он засунул в рот угол набитого сеном тюфяка.

* * *

Отец Меркурий вышел с Лисовинова подворья в приподнятом настроении. Было с чего. Искалеченные в пинском походе отроки, хоть и медленно, но возвращались к жизни. Пример безногого священника и искусство Настёны делали своё дело. В парнях медленно, нехотя, но просыпалось желание жить. Они потихоньку начинали смиряться со своим увечьем и понимать, что жизнь не кончилась.

Лекарка и священник трудились ради этого не покладая рук, но перелом наступил после визитов к раненым наставника Филимона и, как ни удивительно, Сучка. Вот уж кого отставной хилиарх не ожидал увидеть у увечных мальчишек.

Что сказал парням отставной полусотник, отец Меркурий так и не дознался, а на прямой вопрос получил ответ: «Да то же самое, что и ты, только меня они знают, а тебя пока не очень». Вот только с этого дня увечные отроки начали очень внимательно слушать рассказы священника о том, какие пути может открыть перед человеком учение.

А вот Сучок таиться не стал. Собственно, его речь, щедро сдобренную скарбезными шутками, похабными образами и примерами из собственной жизни, слышала половина Лисовиновой усадьбы. А ещё плотницкий старшина устроил урок резьбы по дереву, на который приволок с собой своего племянника Швырка, да не одного, а с резной шкатулкой из берёзового капа и с инструментами. Священник застал самый конец урока, когда плотницкий старшина, потрясая то шкатулкой, то племянником, объяснял увечным отрокам, что если уж Швырок, что ещё недавно пень пнём был, в мастера вырос и эдакую красоту делать выучился, то дела в жизни себе не найдёт только лентяй и на голову слабый, а таковых в этой горнице Кондратий Сучок не наблюдает.

Захаживали к раненым и десятник Егор, и его люди, навещал воевода, забегали проведать отроки Младшей стражи, сопровождавшие воспитанниц боярыни Анны во время поездок в церковь. И сами девки заходили. Всё это, как капля камень, потихоньку точило смертную тоску мальчишек, оставшихся калеками до того, как пух на их щеках сменился волосом. И уж совсем парни оттаяли, когда их навестил боярич Михаил.

«Бог мой! Ведь они ждали его, как солнца!

Юный сотник одним своим появлением придал мальчишкам уверенности. Они верят ему, как пророку. И поднадзорный действительно ведёт их за собой. И держит слово.

Оказывается, обезножевший Трифон из рабов. И семья его в рабстве. Была. Михаил привёл их уже свободными людьми.

А Трифон потом спросил у меня, что может и на что годен в жизни книжник! Он захотел кем-то стать, начал строить планы на будущее! Это, конечно, не лечение наложением рук, но явление одной природы. Я бы назвал то, что сделал Михаил, наложением ума… или духа вождя, если угодно. Как и дед, Михаил ведёт за собой, а не гонит перед собой, а это дорогого стоит. И ведь нечто подобное ты, Макарий, не только видел, но и ощущал на себе. Базилевс Алексий делал так же – был отцом солдатам и по велению сердца, и по холодному расчёту. Мы всё понимали, но верили в него. Вот и в этого верят…

А почему?

Sacrum – священное право повелевать, даруемое кровью или Божьим соизволением – или умение смущать разум, соблазнять, даваемое отцом лжи? Опять вопросы без ответов. И то, что поднадзорный действует на благо людям, ничего не доказывает. Ведь это его люди, его орудия для изменения мира. Падший тоже сперва заботится о своих орудиях…

Что поможет однозначно ответить на главный вопрос? Что? Или кто?

Вот тут приподнятое настроение священника и покинуло. И потому, едва добравшись домой, отец Меркурий